Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648

В этих обстоятельствах у Валленштейна оставался только один выход – усилить свою армию, чтобы сделать невозможной высадку противника на севере Германии. Только таким образом можно было довести до конца балтийский план. Однако решительность Валленштейна ускорила его разлад с испанской монархией. В начале 1629 года Ришелье вторгся в Италию, оккупировал Сузу, освободил Казале и подписал договор с Савойей, Венецией и папой римским. Оливарес ударил ему в спину, оказав помощь гугенотам, но Ришелье благодаря ловкой дипломатии справился с этой внутренней угрозой, заключив Алесский мир с вождями гугенотов. Нападение на Италию было отсрочено, но не предотвращено; Габсбурги получили лишь краткую передышку. К досаде воинственного Оливареса, Спинола посоветовал решить конфликт миром, а не войной; совет отклонили. С тех пор неблагодарное правительство в Мадриде только и думало, как навредить полководцу-ветерану. Оно потребовало вместо него прислать им из Германии армию Валленштейна. Что толку держать такие огромные силы на Балтийском море, когда план с военным флотом провалился, а из врагов остался только какой-то жалкий шведский король? Так утверждал Оливарес, и Фердинанду II, даже если он был лучше информирован, не оставалось другого выбора, кроме как подчиниться.

В мае 1630 года он попросил Валленштейна отправить в Италию 30 тысяч человек, но не под его личным командованием, а под началом итальянского военачальника Коллальто, кем испанская партия в Вене давно уже стремилась его заменить. Валленштейн категорически возразил, что у него нет ни одного лишнего солдата. Так произошел разрыв между Фердинандом II и человеком, которому он был обязан своим величием.

В начале того же месяца советники шведского короля позволили своему государю убедить их в том, что само существование Швеции зависит от немедленного вторжения в Германию. Поэтому 29 мая, вверив свое единственное чадо, принцессу Кристину, попечению совета, Густав II Адольф отплыл из Стокгольма. Для Ришелье он был «восходящим солнцем», для Максимилиана Баварского – «протестантским мессией», а для Фердинанда II Габсбурга – не кем иным, как ничтожным узурпатором[57] из стылой страны на арктической окраине цивилизации. Раз уж Фердинанд так легко справился с королем Дании, то играючи разберется и с этой «шведской канальей», как того окрестил Валленштейн, однако он, в отличие от Фердинанда II, не допустил того, чтобы презрительное отношение к врагу сказалось на его действиях. Валленштейн считал более разумным не дать шведам высадиться, чем потом гнать их обратно, и, если бы ему позволили обеспечить оборону северного побережья, он исключил бы всякую возможность высадки противника. Фердинанд II не согласился, Валленштейна не послушали, и 30 тысяч человек отправились на юг в Италию.

Власть Валленштейна оказалась под угрозой. «Я больше воюю с кучкой министров, чем с врагом», – заявил он, и был прав. Все имперские советники обратились против него. Оккупацией наследственных земель он истощал скудные ресурсы короны, а поборами вызывал неприязнь к Фердинанду II. «Кто знает, долго ли я еще останусь курфюрстом и хозяином в собственной земле», – жаловался в Вену правитель Бранденбурга; он сетовал на то, что ему нужно не только содержать расквартированные у него войска, но и платить контрибуции за других, притом что, желчно добавил он, «истинная причина этой войны мне неизвестна». И это было резонное замечание, ведь после заключения Любекского мира теоретически никакой войны не велось.

Куда более серьезную угрозу представлял гнев обозленного Максимилиана. В Мюнхене он открыто признался французскому посланнику, что намерен заставить императора разоружиться. Некоторое время ходили слухи, будто теперь, в последнюю минуту, он постарается прервать династию Габсбургов на императорском троне, чего не сделал в 1619 году. Он оспорит избрание императорского сына и сам заявит претензии на титул «римского короля». Французский агент по секрету шепнул об этом английскому агенту в прошлом году, когда они сидели в продуваемом всеми ветрами лагере шведского короля в Пруссии. «Дай бог, чтоб это не был французский соловей, который поет сладко, да не правду», – написал англичанин домой. Когда чуть погодя Католическая лига под влиянием Максимилиана проголосовала за выделение средств для армии Тилли на случай чрезвычайной ситуации, несмотря на Любекский мир, в самом деле казалось, что Максимилиан усвоил приемы Валленштейна и что песни соловья были не просто словами.