Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648

Однако возвращение Валленштейна еще не означало, что он тут же положит преграду на пути шведского короля, поскольку сначала ему нужно было очистить Чехию от саксонцев. Валленштейн не торопился; полностью контролируя ситуацию на католической стороне, он разглядел – как бывало всегда, – что легче всего подорвать позиции шведского короля подкупом Иоганна-Георга. Поэтому, вместо того чтобы атаковать саксонцев, он дал им возможность беспрепятственно уйти через границу под аккомпанемент вежливых приглашений заключить союз. Это не оторвало Иоганна-Георга от короля, но позволило Валленштейну наполовину выполнить свои планы, поскольку Густав II Адольф рассчитывал на то, что саксонская армия будет удерживать Чехию, и ее уход вызвал у него сомнения в верности союзника, который еще до конца года навлек на него погибель.

А пока что победное шествие шведского короля продолжалось. 24 апреля он вошел в Аугсбург под аплодисменты протестантов и в самых теплых словах обратился к народу с балкона дома Фуггеров на винном рынке; однако он потребовал клятвы верности от первых горожан и ежемесячной субсидии в 30 тысяч талеров. Вечером он устроил пир с балом, на котором, позабыв о королевском величии, как гласит местная легенда, принял участие в приятном состязании за поцелуй хорошенькой и застенчивой аугсбурженки.

Через пять дней он прибыл под стены хорошо укрепленного города Инголыптадта, где среди маленького, но преданного гарнизона умирал от ран Тилли. Услышав о назначении Валленштейна, знаменитый полководец на смертном одре нашел в себе довольно физических и моральных сил, чтобы написать письмо с добрыми пожеланиями человеку, который, погубив его, ныне переступал через его агонизирующее тело, чтобы спасти дело императора. Мыслями Тилли стремился к Господу Богу и святой Заступнице, которой он посвятил всю свою безупречную жизнь, но он не позабыл ни о солдатах, ни о своем долге и по завещанию оставил 60 тысяч талеров ветеранским полкам Католической лиги и, по слухам, скончался со словами «Регенсбург! Регенсбург!» на устах. В последние минуты жизни оборона этого ключевого пункта на Дунае изгнала всякие мысли о рае и аде из меркнущего разума старого полководца.

За стенами, в лагере шведов, Густав II Адольф проявил свое обычное безрассудство, и под ним убили коня. Это не произвело на него впечатления. Как-то раз в ответ на мольбы не подвергать опасности собственную персону он не без оснований ответил вопросом: что толку от короля, который не кажет носа наружу? С такой же самоуверенностью он беседовал с приехавшим из Мюнхена французским агентом, который в очередной раз попытался добиться от короля обещания нейтралитета для Максимилиана. Француз неудачно начал с того, что курфюрст, дескать, ничего не знал о вооруженном столкновении между Тилли и шведским королем. Почему же в таком случае, возразил Густав II Адольф, Тилли не арестовали и не повесили? Француз, пытаясь исправить тактическую ошибку, елейно отвечал, что в пользу курфюрста есть много доводов. В пользу вшей тоже есть много доводов у тех, кто ими интересуется, отозвался на это шведский монарх. Французский агент посчитал, что это уж слишком, однако его возмущенные протесты Густав II Адольф прервал потоком угроз. Максимилиан получит свой нейтралитет, если немедленно, без лишних разговоров, сложит оружие, бушевал шведский король; иначе он прикажет спалить Баварию от края до края, чтобы курфюрст научился отличать друзей от врагов. Тогда взбешенный француз напомнил Густаву II Адольфу об обещании Ришелье помочь Максимилиану в случае нападения. Что, если 40 тысяч человек явятся к нему из Франции? Сотрясаясь от ярости, король заявил, что будет драться со всеми ими. На его стороне сам Господь Бог. Французский агент не нашел ответа на столь категорическое утверждение, и беседа закончилась.

3 мая король выступил в поход; у него не было лишнего времени на долгую осаду, и он решил рискнуть и не брать Инголыптадт. Горн преследовал потрепанные остатки войска Тилли в направлении Регенсбурга, а король тем временем отправился в Баварию, намереваясь этим маневром выманить Валленштейна из Чехии. Максимилиан, лично возглавивший побитую армию, встал перед тяжелым выбором. Либо бросить силы на спасение Мюнхена, своей столицы, оставить Регенсбург, который ему не принадлежал, и позволить Горну перерезать линии сообщения между ним и Валленштейном, либо пожертвовать своей Баварией, остаться на месте и сохранить коммуникации. Нет сомнений в том, какое решение было целесообразнее с точки зрения сторонника императора, но искушение поступить по-другому наверняка было мучительным, ведь Максимилиан отдал сорок лет своей жизни на заботу о благе Баварии. Тем не менее в одну из тех вспышек самоотречения, которые порой озаряли его жизненный путь династического эгоизма, курфюрст решил попытаться удержать Регенсбург. Он лично приехал в Мюнхен, поставил там гарнизон из 2 тысяч отборных кавалеристов, забрал свои самые важные документы и казну и поскакал в Зальцбург.