Триггер убийства

– А правоохранительные органы, в связи с движением вперед ваших воспитанников, часто навещают? – ехидно поинтересовалась Кира.

Игорь Дмитриевич засмеялся, ничуть не обидевшись и не смутившись.

– Сейчас-то уж нет. Дела минувших дней, так сказать. У большей части моих воспитанников годы перевалили за возраст бунта и тревог. А вот по молодости регулярно навещали. Знаете, мудрость приходит со старостью, но даже если не приходит мудрость, то смирение придет обязательно. К определенному возрасту уже все складывается, так или иначе. Те, кто по кривой дорожке пошел, оказываются в одних, всем известных, местах, умирают от передоза или какой-то заразы. А те, кто занял достойное место в обществе, живут свою жизнь. Какие-то неординарные случаи, исключения не так часты.

– Обычно преподаватели помнят всех своих учеников. Вы же не только были директором, вы преподавали историю?

– Преподаватели врут, – он снова улыбнулся. – Всех не упомнишь, но многих. Да, некоторые истории достойны романов, если вы об этом.

– В восемьдесят седьмом году в феодосийском детском доме случился пожар, вы как раз директором были. Вы помните детей, которые тогда погибли?

– Помню. И взрослых тоже. Несчастный случай, унесший несколько жизней, или халатность, которую допустили чиновники, вовремя не отремонтировав здание. Пренебрежение жизнями тех, кого с рождения выбросили на обочину жизни, – голос звучал ровно, от глаз разбежались лучики печали, хмурая морщинка сожалений прорезала лоб.

Бывший директор детского дома не лгал, не сомневался, не испытывал чувства вины, если бы не одна деталь – чуть сильнее сомкнувшиеся челюсти. Ого! Директор злится. Спустя столько лет. На что?

– Несчастный случай? Или все-таки принесенная жертва во имя чего-то? – уточнила Кира с безмятежным выражением лица. – Жертва оправдала себя?

Мужчина не отреагировал, даже взирал спокойно. Но челюсти сжал еще крепче.

– Как оценить ценность жертв? Статистика безлика и безэмоциональна. На войне погибли сотни тысяч ради миллиона выживших, ради приобретения осознанности целой нации или страны. Болезнь, унесшая десятки тысяч жизней, это приобретенный иммунитет для всего коллектива. Здесь жертва оправдывает себя? Скорее всего. Но если на войне или из-за болезни погиб единственный родной и близкий человек, этого хватит, чтобы сделать жертву неоправданной, непомерной, жизнь разрушенной и существование бессмысленным.

Взгляд голубых глаз сделался холодным.

– Я был прав, – жестко произнес Игорь Дмитриевич.

– Возможно. – Кира не спорила, не злилась и даже не осуждала. Она медленно кивнула, оценив уверенность преподавателя, и продолжила: – Тогда вы уговорили следователя Родионова, который расследовал пожар в детдоме, закрыть дело. Признать поджег несчастным случаем. Кого вы выгораживали?

– Вон вы зачем, – Игорь Дмитриевич расслабился и откинулся на спинку плетеного кресла. – А я-то все гадаю, зачем старый пенсионер понадобился. А вы подумайте, Кира Даниловна. Уверен, если поставите себя на мое место, сразу все поймете.

Старый директор прищурился и смотрел на специалиста по психопатологии внимательно. Самбуров самодовольно хмыкнул. У него самого, кроме любви к воспитанникам, жалости и всепрощения, версий не было.

Кира не стала спорить о невозможности рассуждать с позиции другого человека, просто кивнула и произнесла:

– Потому что пожар уже произошел, жертв не вернешь, а тот, кто устроил возгорание, наверняка раскаялся, сожалел. Наказанием ничего не добьешься, кроме озлобленности и сожалений, а вот чувством вины вполне можно вдохновить, мотивировать на дальнейшие благие поступки. – Кира буквально впилась взглядом в лицо старого учителя, чтобы не упустить малейших изменений в его мимике. – К тому же здание было старым, ветхим, проводка наверняка ни к черту. Кому-кому, а городской администрации не повредят угрызения совести в воспитательных целях и скандал. Глядишь, больше заботиться станут.

Бывший директор детского дома всплеснул руками и пару раз хлопнул в ладоши.