Триггер

Илья снова становится таким, каким его знала всё это время. Брови нахмурены, и когда выходит из-за стола, моё тревожное чувство только нарастает подобно снежному кому. Но сейчас, когда прижимаю к себе Настю, кажется, что справлюсь со всем, что бы ни случилось.

Мы возвращаемся в город под песни, льющиеся из динамиков и бесконечные вопросы Настёны. Теперь она уже открыто спрашивает, когда увидимся снова, и Илья сдаётся на пятом разе.

— Мы же сказали тебе — завтра. Значит, завтра.

Настя замолкает, а я уточняю:

— Ты злишься?

— Нет. Просто…

Он делает глубокий вдох, и я уже опасаюсь спрашивать о чём-либо ещё.

— Просто давай я подскочу к тебе, когда смогу. Малую у бабушек оставлю, чтобы она нам не мешала. Надо будет поговорить.

— Возьми меня с собой. Я буду сидеть тихо, — обещает Настя.

— Ты будешь сидеть хоть тихо, хоть громко, но у бабушек, — чуть повышает тон Илья, и малышка уже не протестует.

Мне совсем не нравится эти его слова про «надо поговорить», но раз есть такая необходимость, значит, есть.

— Хорошо. Я буду ждать тебя вечером.

Прощаемся возле моего подъезда, где я обещаю Насте, что завтра мы точно увидимся и отказываюсь от предложения Ильи проводить меня до двери в квартиру.

Поднимаюсь на свой этаж, вставляю ключ в замочную скважину и… улыбка сходит с моего лица, когда понимаю, что заперто изнутри.

Это ужасающее ощущение — в голову ударяет кровь с такой силой, что она начинает кружиться. Я вынуждена схватиться за стену, чтобы не упасть. Сумка с глухим звуком соприкасается с полом, пока пытаюсь прийти в себя. Перед глазами — тёмная пелена, пульс бешено стучит в висках. Начинаю колотить в дверь, уже представляя, что — вернее кого — увижу в моей квартире.

В моей!

Вадим открывает не сразу, наверняка выдерживает паузу. А когда всё же появляется на пороге с самой «милой» из всех возможных улыбок, цедит сквозь зубы:

— А! Вернулась. А мы тебя совсем заждались.

К горлу спазмом подступает тошнота. Хочется зажать рот рукой, чтобы только не вырвало прямо на Вадима, но я держусь и делаю глубокий вдох. Тот факт, что с ним приехала и Майя, которая тоже заселилась в мою квартиру, совсем не обязательно лицезреть собственными глазами. Всё более чем очевидно. Нутром чувствую её присутствие в моём доме.

Отталкиваю с дороги Персидского и вхожу в прихожую. Не разуваясь иду в свою спальню, и когда вижу, что в ней творится, едва сдерживаю отчаянный крик. Нет, здесь всё на местах, вернее слишком на местах, потому как половину вещей из гостиной перенесли в двенадцатиметровую комнату, от чего она превратилась в самый настоящий склад. Масштабы катастрофы переоценить сложно — всё, что я так заботливо расставляла, чему подбирала наиболее выигрышные места, свалено в кучи на постели, комоде и кресле.

Майя обнаруживается сидящей за столом в кухне — забралась с ногами на диван и листает какой-то журнал. Не мой. Такое желтопрессное дерьмо я не стала бы читать даже под страхом смертной казни. В кухне тоже видны следы её рук — на столе всё поделено пополам. Мои вазочка, сахарница и металлическая кованая салфетница убраны в сторону, а с другой стороны расставлены пара чашек, пачка чая и коробка с рафинадом.

В гостиную даже не иду — ясно, что там меня не ожидает ничего хорошего.

Мне нужно держать себя в руках. Не разрыдаться от бессилия и злости, что точат изнутри, а включить холодную голову и начать действовать. Это сделать катастрофически сложно — комок в горле стал огромных размеров и начал душить с такой силой, что мне не сделать глоток кислорода.

Персидский стоит в дверях кухни, из которой выхожу, снова отпихнув бывшего мужа с дороги. Орать на них? Требовать убраться? Уверена, это только повеселит и его, и её, а последнее, чего сейчас желаю — доставить этим сволочам удовольствие.

Даже воздух в квартире кажется отравленным. Моё жилище осквернили, превратили из дома в место, из которого уже хочется сбежать. И самое страшное — у меня нет ни единой мысли относительно того, что с этим делать.

Запираюсь в своей спальне и набираю 02. Наверное, глупо, но хотя бы там мне могут сказать, правомерно ли нахождение в моей квартире совершенно чужих людей. И когда мне отвечают, выпаливаю:

— В моей квартире погром! Пожалуйста, пришлите наряд полиции.

Всё же перехожу на истерику, но сдерживаться и дальше сил попросту нет. У меня уточняют детали, я диктую адрес, а когда слышу, что нужно ждать и ко мне скоро приедут, чувствую уродливо-слепящее облегчение.

Оно заполняет меня, но вскоре сменяется ужасом. Снова начинает тошнить, я не верю, что всё это происходит со мной. Ещё несколько часов назад я была в объятиях Ильи и чувствовала себя неуверенно-счастливой, сейчас же попала в самый настоящий ад на Земле.

Как я вообще могла жить двадцать лет с этим человеком и не видеть, какой он на самом деле? Ведь невозможно же даже предположить, что тот, кого знал «от и до», вдруг меняется на сто восемьдесят градусов за считанные дни? Или возможно?