Тригон. Изгнанная (СИ)

— А эти жесты? — меняет Тилия тему, вспоминая, что прежде уже видела такое. В тот злополучный день, перевернувший её жизнь с ног на голову, когда светловолосая гоминидка успокаивала малышей, перед тем, как милитарийка с личным номером «ноль-ноль-восемь» сделала им уколы. — Их знает каждый в Гнезде?

— Мы называет это языком Танов, — поясняет Рука. — Со временем почти все научились говорить на нём. Это единственное, что не могут отобрать у нас каратели… не могут помешать нам общаться.

— Это ваше превосходство над ними! — вдруг осеняет Тилию, и она уже в который раз поражается сообразительностью тех, кто десятилетиями был вынужден выживать среди песков.

— Да уж, эти ублюдки не настолько умны, как многие считают. Делают вид, что не замечают того, как мы общаемся. Злятся каждый раз, но сделать ничего не могут.

— Но здесь в Долине вы говорите, — напоминает ей Тилия, после чего поднимается со своего места и, притворяя импровизированную дверь и стянув уже порядком растрепавшуюся обувку, зажигает одинокую свечу. Стоит только опустится на свою лежанку, как каждая клеточка её тела ликует от возможности хоть немного передохнуть.

— В Яме нам некого опасаться. Язык Танов хоть и простой и знаем его с детства, но мы же не немые.

— А что значит этот жест? — вновь спрашивает Тилия, пытаясь как можно точнее повторить движение руки светловолосой, увиденное несколькими днями ранее.

— Ты всё как-то коряво показываешь, — повернув в сторону Тилии свою лысую голову, хмыкает со своего места гоминидка. — Но если не придираться, то это значит: «Всё хорошо».

Какое-то время Тилия лежит молча, уставившись в потолок и чувствуя, как ком подкатывает к горлу. Даже на пороге смерти светловолосая думала о малышах, которые, были насильно оторваны от своих родных, в страхе жались друг к другу в том злополучном кватромобиле.

— Научи меня, — почти шёпотом просит она облучённую, чувствуя, как по щеке скатывается одинокая слеза, и тут же смахивая её, пока чего доброго не заметила Рука. Неужели она и в правду так похожа на своего отца, как часто упрекала её мать? Неужели она сострадающая? Но Тилия тут же отгоняет от себя эти пугающие мысли: ничего не изменилось за последние дни. Да, ей приходится как-то общаться с бывшими жителями Пекла, но эта лишь временная мера. Она обязательно — даже не хочется думать об обратном — выберется отсюда и забудет всё как страшный сон.

«Всё же не помешает быть в курсе того, о чём думают и говорят облучённые, от которых сейчас зависит моя жизнь», — решает она про себя. Мысль о том, что она сможет хотя бы немного понимать гоминидов, когда те даже рта не раскрывают, вызывает трепет. Но Рука, услышав просьбу, лишь фыркает в ответ, словно она сморозила глупость.

— Шутишь что ли? Этому учатся годами! У меня и без того дел хватает.

Но Тилия не собирается сдаваться. Она тоже может быть настырной! Её соседка сначала упирается, но вскоре сдаётся, и весь оставшийся вечер и следующие пару дней, выступает в роли куратора, пытаясь вбить в голову той, что ни дня не провела в наружном городе хотя бы часть того, чему почти с рождения учат в Пекле.

Несмотря на то, что ей приходиться справляться лишь одной конечностью и правильные жесты не всегда удаётся показать с первой же попытки, Рука оказывается хорошим учителем. И как оказалось, обладает одним замечательным качеством: никогда не бросать начатое на полпути. Да и Тилия на удивление быстро схватывает основы.

За будничными делами: сменой повязки, доставкой еды для больной, стиркой вещей в Луже, и тем, что для Тилии стало самым любимым — обучением, пролетают ещё два дня. Наблюдая со стороны за гоминидами, она день за днём всё глубже погружается в то, чем живёт лагерь. Больше всего удивляет, что местные совсем не выглядят несчастными. Да их оторвали от своих домов, да сбросили неизвестно куда: без еды, воды и личных вещей, если таковые имелись, конечно, но выглядели они почти счастливыми.

Тилии же приходилось нелегко. Она многое бы отдала сейчас за пару чистых маек, новую, более подходящую обувку или обычную зубную щётку, но довольствовалась лишь тем, чем щедро одаривала Долина.

Она почти привыкла к размеренности и постоянству, когда на третий день их вынужденного больничного, настроение Руки резко меняется. Та становится раздражительной, отказывается от, уже вошедших в привычку, занятий, пытается самостоятельно пройтись по хижине. Не вмешиваясь, Тилия со стороны наблюдает за жалкими потугами соседки, во что бы то ни стало встать на ноги, пока, наконец, не понимает причину. Маленький Като! Как она могла забыть! Если ему не принести еды и воды, он может и не прожить следующие пару дней.