Триллион долларов. В погоне за мечтой

Этого не требовали даже от Ноя. Даже от Понтия Пилата. Маккейн вскочил, затравленно огляделся по сторонам: неужели в комнате нет бара, нет алкоголя, чтобы заставить мысли остановиться?

Может ли быть, что на самом деле его задача…

Он тяжело дышал. Сердце стучало как бешеное. Внезапно он понял, что эта мысль, доведенная до конца, убьет его, эта мысль предназначена для титана, но ему она просто сожжет душу. И да, это будет избавлением. Да.

Может ли быть, что на самом деле его задача – ускорить катастрофу? И позаботиться о том, чтобы не кто-нибудь, а именно правильные люди выжили – а потом нашли мир, в котором можно построить будущее?

Он лег на бок с закрытыми глазами. Время шло. Он не мог сказать, сколько пролежал вот так, но буря закончилась, когда он осмелился пошевелиться снова, признаться себе, что еще жив. Ему было холодно, очень холодно. Сердце тяжело стучало, кровь, казалось, превратилась в густой сироп, нос заложило.

Теперь, значит, все в его руках. Он с трудом поднялся, дрожа, чувствуя, что в любой миг может развалиться на куски. Но видел он ясно. Видел путь перед собой, видел тот путь, который прошел, понял, почему все так получилось.

Конечно, все эти взаимосвязи не могли открыться ему раньше. В молодые годы он был слишком большим идеалистом, чтобы справиться с такой ответственностью. Знание истинного положения дел оказалось бы ношей, которая раздавила бы его вместо того, чтобы окрылить. И провидение милосердно предоставило ему иллюзию того, что он откроет дверь в будущее для всех людей. Хоть он и задавался вопросом, каким образом это должно произойти, но поверил. И это придавало ему сил.

Ему нужна была уверенность беспрецедентно подробного прогноза, чтобы открыть глаза на истинные масштабы кризиса. Нужно было ввергнуть его в пучину кромешного отчаяния, чтобы помочь понять необходимость того, что нужно сделать. Его пробрала дрожь от величественной жестокости природы. Не только жизнь несла она, она несла и смерть. Они едины, одно без другого невозможно. Жизнь – это путь проб и ошибок, полнота и искоренение негодного.

На эту ипостась божественного он всегда закрывал глаза, пребывая в заблуждении, свойственном его времени. Но там, где живут, должны и умирать. Без этого равновесия нет будущего, нет продолжения. Это равновесие он всегда искал в своих планах, своих расчетах, но не мог найти, потому что не был готов заплатить цену, чтобы получить его.

Он не стал вставать на ноги, пополз по грубому ковру к постели, сбросил дорожную сумку и пальто на пол, забрался под одеяло. Сколько он пролежал так, обнаженный, на холоде? Он с трудом повернул голову. Цифры на электронных часах бездумно мигали, должно быть, были перебои с электроэнергией. Он потер руки и плечи, но теплее не становилось. Ему нужен горячий душ, и неважно, который сейчас час.

Пока на него лилась вода, болезненно, словно поток игл, рождая покалывание во всем теле, он снова вспомнил о белокурой полуобезьяне в машине, которая, примитивно ликуя, обогнала его на дороге, об этом широкоплечем homo erectus[70], у которого в голове было, наверное, только спаривание и гонки на автомобиле. Какое право на существование – вопрос ведь нужно поставить совершенно непредвзято – может быть у таких примитивных существ? Люди – ах, да что там, такие существа, как эти двое, были ничтожествами, паразитирующими на других, продуктивных людях, таких, как он сам, или тех, кто работает на него. Ценные, полезные люди. Люди умные, со вкусом, пытающиеся чего-то добиться, у которых есть жизненные цели, которые стремятся быть полезными для своего окружения. Но есть не только такие люди. Есть еще и паразиты, причем масса. Совершенно бесполезно оставлять в живых подобных полулюдей, когда и так нет места.

Поскольку на всех не хватит, нужно позаботиться о том, чтобы хватило достойным.

Малькольм Маккейн пустил себе в лицо горячую струю и мимоходом подумал о том, что Джона Фонтанелли будет трудно убедить в необходимости этого.

Когда Джон проснулся, ему потребовалось время, чтобы понять, где он находится. Сквозь окно в крыше падал мягкий солнечный свет, который щекотал ему нос и тем самым разбудил его. Квартира Урсулы была маленькой, состояла из одной или двух – смотря как считать выступы стен и перегородки – комнат и ванной, но все было изобретательно встроено в сложную крышу и выглядело интересно. И хотя по большинству предметов мебели было видно, что стоили они недорого, от всего исходило волшебство, благодаря которому становилось уютно.

Урсула лежала рядом с ним, наполовину укрытая одеялом, и, словно почувствовав, что он на нее смотрит, тоже проснулась, сонно заморгала и улыбнулась.

– Похоже, я тебе нравлюсь, – не совсем разборчиво пробормотала она.

– Похоже, – усмехнулся Джон.

Она перевернулась, что тоже представляло собой великолепное зрелище, и потянулась к будильнику.