Трилогия Иводзимы

Ченнинг проснулся в пять утра под незнакомый, назойливый рингтон. И не сразу смог понять, где это он? Сонная Фиби мученически простонала на его плече и сомнамбулически села в кровати.

– Тебе нужно срочно сваливать, – еле ворочая языком, пробормотала Фиби.

– Да… – Томми тоже сел. – Да, никто не должен нас видеть. Но… пять утра.

– Я всегда так просыпаюсь. За то, чтобы быть в топе, нужно платить. Уходи.

Ченнинг, с трудом ворочая мозгами, встал с шикарной кровати Фиби и начал одеваться.

– Не забудь, – ковыляя в темноте к подмигивающему кофейнику, сказала Фиби, – сегодня придёт «Галатасарай».

– Да, я помню.

Это был секс, функционал, устраивающий обоих. Они стали любовниками через две недели, после прибытия Ченнинга в «СФР», но этой ночью он впервые был допущен в личные апартаменты Фиби. И удивился тому, что они не особенно отличались размерами от его норы. Обстановка, конечно, шикарная, но в целом – не пещера дракона.

Разумеется, внутренним корпоративным уставом сексуальные связи с коллегами были строго запрещены. Ченнинг не прощаясь вышел в коридор. Было тихо, безлюдно, пахло озоновой свежестью. Плоские, похожие на китайские шляпы роботы-уборщики скользили по ковролину, и Ченнинг едва не наступил на одного из них. Это было бы громко. Соседом Фиби был Энио Скорпен, глава службы экологической защиты «СФР». Не стоило его будить.

Через огромный, во всю стену, иллюминатор в конце коридора, сочился жёлтый с красными вкраплениями свет Медеи. Солнца, миллионы лет делившего пространство с единственной планетой и хаотическим ожерельем астероидов, пока сюда не явились сначала экспедиция Дальней Разведки, а затем Малик со своим «СФР». На единственной планете Медеи – Пенелопе – было холодно, как в вывернутой наизнанку преисподней, но там был лед, а лед это вода. Солнечная энергия, вода и начальный капитал – вот с чего начался когда-то «СФР», который к появлению здесь Ченнинга превратился в престижный развлекательный центр для тех, кто может себе это позволить. Но начинался он, как крутой андеграундный проект. Респектабельность пришла позднее.

Когда-то здесь тряс своей красной чёлкой с вплетенными элементами старых компьютерных плат Хьюго Марс, призывал заняться сексом по-собачьи Пол Ингердт, пела свои пронзительные панк-баллады Хэрри Коллми. Здесь звучала музыка, перевернувшая культуру вселенной человечества. И все эти парни и девчонки ещё не были хедлайнерами, закостеневшими в олове славы мэтрами, завсегдатаями селебрити-ток-шоу. О них никто не знал, а они уже перекраивали мир, выступая на разогреве у монстров панк-ревайвл, типа «Фак-О-Фак», «Площадь Тян-Ан-Мень». И Томми, чувака в военных ботинках, в свитере и с длинной чёлкой песочного цвета.

Но бро Че опоздал. И когда оказался на «СФР», здесь играли взрослую музыку звезды совсем другой формации. Те кого все устраивало. Это было скучно и прибыльно.

Ченнинг решил спуститься по пожарной лестнице, опасаясь столкнуться лифте с кем-нибудь из ранней обслуги. Он вышел тремя этажами ниже в гигантский зал казино, оформленный в модном стиле нео-ар-деко, и почувствовал себя неуютно в пустом помещении с переизбытком зеркал. Прошёл между рядами одноруких бандитов всех мастей, потом между столами китайского домино, расставленными в тщательно продуманном беспорядке. Сверху над залом нависал полупрозрачный дирижабль кабинета Малика. Несмотря на все омолаживающие процедуры, миллионы, потраченные на четыре геномные пересборки, сверхдозы наночастиц, отслеживающих любой чих боса «СФР», он был грузен и от него постоянно несло старостью. Фигурально. Когда он 23-летним пацаном втюхал все отцовское наследство в затерянный на отшибе астероид, он был крутой, ему никто не верил, над ним все смеялись. Ченнинг не мог представить человека способного смеяться над нынешним 104-летним Маликом. Ему все доверяют, с ним ведут деловые переговоры, он постоянно выступает на топовых консольных каналах в качестве бизнес-аналитика. Но он больше не крутой. Старость не такая плохая штука, но у неё есть один серьёзный минус – отсутствие будущего. Последние несколько десятков лет Малик вбухивал гигантское бабло в растягивание настоящего. Можно было уверенно сказать, что толстяк проживёт ещё лет 30–40. 30–40 лет длящегося и длящегося настоящего.