Тринадцать осколков

Разведвзвод размещался в ветхом, полуразрушенном сараюшке. Мальцев приказал выбросить на улицу кормушки, вход завесить брезентом и на дверях написать: «Вытирай ноги». Жирная, липкая крымская грязь пудами прилипала к сапогам, а Пете хотелось, чтобы в помещении, где пахло сухой соломой, было чисто хотя бы до первого прихода сюда подполковника Кравцова. Он покрикивал на разведчиков, которые не замечали надписи на притолоке, переступали порог с тяжелыми комьями грязи. Особенно неаккуратно себя вел кудлатый, с широким лицом Родион Рубахин, или, как он сам себя называл, Родион Сидорович.

— Ты что, слепой?! Я могу очки прописать. Или неграмотный? Ликбез устрою. Видишь, что написано! — Мальцев поднимался на доски и рукой тянулся к притолоке. — Читай.

Рубахин терся конопатым лбом о надпись, врастяжку говорил:

— Гигиена… Как в пекарне. — И, отбросив полог, тяжело падал на хрустящую солому, снимал пилотку и долго крутил на толстом указательном пальце, рассказывая, как вольготно ему жилось в армейской походной пекарне, как Мани, Сони и разные там Ксюши — лазоревые цветочки — липли к нему без всяких уговоров. И так бы он, Родион Сидорович, мог дотянуть до победы, да очкарик, сухонький капитан интендантской службы, однажды вежливо попросил его: «Товарищ Родион Сидорович, вот вам направление на передовую. Хлеб будут девушки печь. Поезжайте, вы для любой роты — находка, шестипудовые мешки играючи, одной рукой поднимаете».

— И-их, и житье было, Петруха! А черта в вашем взводе — ни водки, ни девчат. Гигиена…

Мальцев плохо знал Рубахина, потому что тот всего лишь пять дней как появился во взводе и за это время еще ни разу не ходил в разведку, обживался, присматривался… Гибель лейтенанта Сурина Рубахин воспринял по-своему: «И зачем, дурень, кидался под фрицевскую мину? Соображать надо».

Мальцев видел, как убило лейтенанта… Сурин тащил взятого в плен немецкого офицера. Фашисты открыли сильный минометный огонь. Гитлеровец начал упираться. Веревка, которой были связаны ноги пленного, была перебита осколком. Фашист бросился бежать. Сурин настиг. Он мог бы пристрелить фашиста и укрыться от огня в траншее, но разве настоящий разведчик пойдет на такое дело? Сурину нужен был живой «язык», а не труп… Вражеская мина накрыла обоих неподалеку от Пети Мальцева, ползшего по горячей от смертельного огня земле на помощь командиру взвода.

— Зачем кидался он под мину?! — вскрикнул Рубахин, ошалело тараща глаза на ефрейтора.

— Приказ выполнял, — полушепотом ответил Мальцев, — приказ… И ты, Рубахин, обязан так поступать.

— Без соображения? Не-ет, милок, Родион Сидорович не из таковских, чтобы каждой пуле-дуре голову подставлять. — Он порылся в соломе, в руках разведчика блеснула бутылка. — Заарканил вчера на хозвзводе. Где недогляд — там Родион цап. — Рубахин затяжно приложился к горлышку, крякнул: — Ах, в бок те дышло, без соображениев нельзя.

Мальцева взорвало:

— Интересная постановочка. А ну, опусти занавес! — Петя цепко выхватил из рук Рубахина бутылку и хотел было швырнуть ее на улицу через маленькое окошечко, но передумал, видя, как Рубахин просяще протянул к нему руки.

— Жалок ты мне, — сказал Мальцев и бросил бутылку к ногам Рубахина. Тот качнул широкими плечами и захохотал, поднимаясь. А когда встал на ноги, сурово сдвинул белесые брови:

— Жалеешь, по какому праву?.. Я тебя, воробышек, одним мизинцем могу зашвырнуть в небесную пустоту… Меня не сметь жалеть! Понял? — Он поднял бутылку, вытер ладонью горлышко и оттопырил губы, чтобы вновь приложиться к посудине. Петя напружинился, изловчился, и бутылка опять оказалась в его руках. Рубахин даже растерялся, глупо моргая глазами и не зная, что предпринять. Потом шагнул к Мальцеву с широко открытым ртом:

— Жонглер! Я ж в пекарне шестипудовыми мешками играл! Уловил?

Дрогнул полог, и в сарай вошла Сукуренко, одетая в стеганые брюки и фуфайку. Маленького роста, с темными волосами, выбившимися из-под пилотки, она остановилась у порога, ожидая, когда на нее обратят внимание. Первым ее заметил Рубахин. Он сразу определил, что это женщина, и, позабыв о Мальцеве, вразвалочку подошел к Марине.

— Вы к нам, к разведчикам? — И, не дожидаясь ответа, сказал сержанту: — Петруха, гляди, какого ангела послал нам небесный грешник.

Мальцев сунул бутылку в вещмешок, вытер руки о гимнастерку, спросил:

— Вам кого, товарищ… девушка?

— Васю Дробязко.

— Это такой лохматенький, похожий на цыганенка? — вспомнил Петя, как вчера приходил во взвод паренек из пополнения, назвавшийся Василием Дробязко. Он уговаривал Мальцева, чтобы взяли его к разведчикам, и Петя дал свое согласие, но присутствовавший тут майор Бугров увел Дробязко с собой в штаб, сказав, что он, майор Бугров, сам решит, куда послать ефрейтора.

— Так это ж я! — подвинулся вперед Рубахин. — Лохматый, — тряхнул он головой, дыша на Сукуренко водочными парами. — И фамилия моя Дробязко. Ангелочек, я лохматый, бери меня и… тащи хоть на край света. — Он положил тяжелую руку на ее плечо. Она вывернулась, отступила назад.

Мальцев сказал: