Тринадцать осколков

— Прохор Сидорович Забалуев, — подает каждому из нас свою шершавую руку. — Значит, вот такая статья, — добавляет он, — будем вместе немчишку постреливать. — И, заметив у Чупрахина под ногами валяющийся боевой патрон, прикрикивает: — Добро топчешь, подними! Соображать надо: ведь в этой боеприпасе твоя же сила, парень! Учить вас надо!

Иван круто поворачивается к Забалуеву, с удивлением смотрит на него:

— Это ты, отец, мне?

— Не таращь глаза, подними!

— Слушаюсь, товарищ генерал! — нарочито вытягивается Чупрахин перед Забалуевым. Подняв патрон, говорит: — Скажи мне, Прохор Сидорович, на какое расстояние полетит вот эта самая «боеприпаса», если пульнуть из твоей винтовки? И может, ты ответишь заодно на такой пустячный вопрос: когда кончится вот эта канитель, которую называют войной?

Забалуев поглаживает бороду. Его взгляд останавливается на Мухине.

— Когда я был вот таким мальчонкой, — показывает он на Алексея, — первая мировая война шагала по планете. Думали, бах-трах — и кончится. Ошиблись. И вот эту боеприпасу я, брат, четыре года пулял… Добровольцем ушел на фронт-то. У самого Брусилова служил. Так что ты, паренек, мои познания не щупай. Я и сам могу пощупать тебя.

— Я не курица, — оскалился Чупрахин.

— А кто знает? В жизни, брат, иногда и человек курицей выглядит. Особенно в таком возрасте, — качает головой Забалуев в сторону Ивана, неожиданно присмиревшего.

Вечером, когда стихают выстрелы, окружаем Прохора Сидоровича и уже называем его не иначе как дядя Прохор. Расспрашиваем о первой мировой войне. Чупрахин, сбив на затылок шапку, обстоятельно допрашивает дядю Прохора об участии в ней Америки.

— Что ж, она, Америка-то, — рассудительно отвечает Забалуев, — как и все, тоже на немчонку пошла.

— С первого выстрела пошла?

— Чудак! — улыбается дядя Прохор. — Какая же Америка спешит с этим делом. Они, браток, эти самые Штаты американские, не шибко ходят на хронт. Они все бочком, бочком норовят…

— Буржуазия! — замечает Чупрахин. — Куда им до нас, русских. Вот прикажи мне, например, сейчас пойти в разведку и достать фрицевского «языка», я только скажу: «Есть, товарищ командир. Разрешите узнать, к какому часу вам доставить пленного? К восемнадцати ноль-ноль? Будет сделано». Американца другое интересует. Он вам прежде всего скажет: «А сколько это стоит, какие доллары я буду от этого иметь?» А награбленное они, наверное, здорово хватают? А? Дядя Прохор?

— Здорово, браток. Хватать они не опаздывают: воюют бочком, хватают наживу обеими руками.

Начинаем спорить: высадятся ли Англия и Соединенные Штаты в Европе, чтобы нанести удар фашистам во Франции.

— Все идет к этому, — проявляет свою осведомленность Беленький. — По этому поводу, говорят, идут правительственные переговоры. Скоро гитлеровцам придет крышка, время работает против них.

— Крышка-покрышка, — ворчит Чупрахин. — Не верю я этим американцам и англичанам. Они ведь за здорово живешь помощи нам не окажут. Империалисты делают все с выгодой для себя. Так я говорю, товарищ Беленький?

Кирилл, подтянув ремень, длинно отвечает:

— Если говорить с точки зрения стратегии, то есть основного удара, и учитывать политические события, которые сейчас происходят, то надо прямо сказать, Чупрахин не прав. Вот я, когда учился в институте…

— Погоди, погоди, — прерывает Кувалдин Беленького. — Прямо говори: выступит Америка на нашей стороне против гитлеровцев?

— А чего тут отвечать: все зависит от места, условий и времени. Понимаете, я вам сейчас разъясню…

— Пошел Философ петлять! И где его такой мудростью начинили? — удивляется Чупрахин и обращается к Егору: — Ты сам, Кувалдин, ответь: выступят они на нашей стороне?

Артиллерийский налет прерывает спор.

После обеда приходит Правдин. Нос у него заострился, фуфайка вся иссечена, рука по-прежнему на перевязи. Хочется подойти к политруку, усадить на разостланную шинель, сказать ему что-то хорошее, теплое.

— И чего этот проклятый фриц вдруг замолчал? — возмущается Чупрахин. — Не выношу тишины! Товарищ политрук, скоро мы двинемся вперед? Честное слово, не дело насиживать здесь геморрой. Что за стратегия сидеть в окопах? Мы же не какие-нибудь англичане, чтобы комфорт в окопах устраивать, правда, дядя Прохор?

Забалуев поглаживает бороду и жмет плечами:

— Не знаю, браток. — И добавляет: — Война долгая будет. Привыкай сидеть в окопах.

— «Привыкай»! — передразнивает Иван Забалуева. — Это вам не четырнадцатый год, отец! Сказал же: «Долгая!»

Он садится рядом с дядей Прохором, шепчет ему на ухо:

— Ты, видать, старой закваски солдат, но ничего, мы тебя перевоспитаем.

— Есть, товарищи, очень важное дело, — сообщает политрук. — Надо к немцам сходить — разведать. Кто из вас пойдет добровольно?

Некоторое время длится молчание. Правдин поправляет повязку. Забалуев посасывает самокрутку. Мухин теребит в руках ружейный ремень. Беленький смотрит себе под ноги.

Первым отзывается Чупрахин:

— Пишите, товарищ политрук: матрос Иван Чупрахин, это я, значит… Ну, что молчите? — кричит он на нас. — Языки проглотили?