Тринадцать осколков

…Красные лепестки фитильков, рассекая вокруг темноту, еще резче оттеняют границу мрака. Впечатление такое, что там, в десяти метрах, бездонная пропасть: сделай несколько шагов — и ты полетишь в тартарары. И, только зная, что за этой чертой находятся люди, противишься этому неприятному чувству.

…Туго приходится Запорожцу: странное дело — полные люди быстрее сдают. Вероятно, только обязанность командира заставляет старшего лейтенанта двигаться, отдавать распоряжения подчиненным. И говорит он тихо-тихо, а большей частью молчит. Да и вообще за последние дни как-то притихли все. Молча получают один раз в сутки пищу — три конфеты и глоток воды. Молча уходят на боевое задание, ложатся за пулеметы и ведут огонь, когда немцы пытаются через проломы в потолке проникнуть в подземелье. Только глаза у людей не изменились. Если правда, что глаза отражают мысли человека, то думы наши остаются неизменными — не сдавать гитлеровцам катакомб..

…Тянусь губами к холодному ребристому камню. Капля попадает в рот. Напрягаются глотательные железы, хочется проглотить. Доносится стон: «Пи-и-ить». С силой выдавливаю изо рта собранную влагу. В мою флягу отдают воду все бойцы команды. У нас строгая норма: каждый обязан сдать столько, сколько добываю я. И никто меньше меня не сдал.

Лопаты стучат и стучат. Хочется посмотреть: как там колодец, скоро ли освободимся от мучительного занятия? В перерыв иду с Алексеем взглянуть на работу мухтаровской команды. В глубоком котловане копошатся черные тени.

— Самбуров, послушай, — обращается Мухтаров, показывая на серый свод.

Напрягаю слух. Но ничего не слышу, кроме тяжелого дыхания работающих внизу да стука о камень кирок и лопат.

— Подождите там немного, — распоряжается Али, опустив бородатое лицо вниз. — Теперь слышишь? — поворачивается он ко мне.

С потолка доносится какой-то шум, вначале похожий на скрежет грызуна. Нет, это не мышь; похоже, что там, наверху, работает какая-то машина.

Шум усиливается.

— Давно это? — спрашиваю Али, не решаясь сдвинуться с места.

— Часа два, — не сразу отвечает Мухтаров.

— Бурят, — шепчет Мухин, — узнали, что здесь копаем колодец.

Из котлована вылезает Беленький. Кирилл упросил Егора назначить его помощником Мухтарова по продовольственной части. Но сейчас, когда продуктов осталось столько, что с этим делом легко справляется один Али, Беленького послали рыть колодец.

— Глоток водички бы, — подходит он ко мне и стучит по фляге. — Есть. Удружи, Самбуров, папиросой угощу…

Гитлеровцы могут через проделанное отверстие сорвать работу. Надо немедленно сообщить Егору.

— Алеша, сходи к Кувалдину, пусть сам придет сюда, — распоряжаюсь я.

— А что случилось? — интересуется Беленький. Вылезают из котлована и другие бойцы.

— Кудрявый, одолжи сигаретку, — просит Семен у Беленького. — Не дразни людей. Потом отдам десять пачек «Казбека».

— Когда это «потом»? — спрашивает Кирилл. — После дождичка в четверг?

— Зачем же в четверг, вот выйдем из катакомб, — поясняет Гнатенко, поправляя на голове повязку.

— Фантазия, дядя, насчет выхода, — возражает Беленький и, пряча окурок в нагрудный карман, продолжаете — Самому пригодится. Нас еще не освободили, дядя. Вот когда освободят, тогда я тебе ее подарю сам.

— Что значит «освободят»? — замечает Мухтаров. — Что мы, пенсионеры? Понимаешь, что ты говоришь?! Чупрахин за такие слова в драку лезет. Правильно делает.

— Что это?! — вскрикивает Беленький. — Слышите, — показывает он на потолок.

— Вода! — сообщает Гнатенко. — Вода! Товарищи, вода!

Прыгаю в колодец, ощупываю землю: лужица!

Кто-то хватает за стеганку, тащит наверх. Вырываюсь: Егор во весь рост стоит надо мной. Лицо у него бледное, беззвучно шевелятся губы. Потолок дрожит, роняя серые куски ракушечника.

— Взрывают! — определяет Кувалдин и велит всем отойти в сторону, в укрытие. С шумом рушится поволок.

Когда рассеивается пыль и наступает тишина, через пролом летят слова:

— Рус, сдавайс!

Кто-то зажигает плошку: там, где была штольня колодца, гора камней, плотно перегородившая катакомбы. Оставив Мухина старшим по добыче воды, Егор, Мухтаров и я с горящей плошкой в руках направляемся к политруку. Кувалдин шагает впереди. У него согбенная спина, голова ушла в плечи. Еще вчера Егор говорил бойцам, что скоро получим воду и каждый досыта напьется чаю с конфетами: ведь с тремя сладкими шариками размером в крупную горошину действительно можно выпить несколько кружек. Что теперь он скажет бойцам? Егор, чуть замедляя шаги, признается:

— Не знаю, как и сообщить об этом…

— Просто так и сказать, как произошло, — советую ему. — Поймут. Твоей вины тут нет.

— «Вины»! — вздыхает Егор. — Дело не в этом, Самбуров. Ответственности я не боюсь. Вода нужна, вода.

Навстречу нам из темноты выныривает Гена.

— Товарищ командир, — обращается он к Кувалдину, — политрук послал, там бойцы волнуются, на КП пришли. Труп Запорожца принесли, говорят, что он сам себе…

Берем за руки Генку и бежим. Но это только кажется; что мы бежим, просто чуть-чуть чаще переставляем ноги, а может быть, даже и этого не делаем: силы тают с каждым днем.