Тринадцать осколков

На КП горят две плошки. Опершись о костыли и поджав больную ногу, возле ящика стоит политрук и что-то говорит бойцам. Протискиваемся вперед, видим труп Запорожца.

— Я еще раз спрашиваю, кто вам сказал, что командир роты покончил жизнь самоубийством? Это ложь! — И, заметив Кувалдина, повышает голос: — Вот командир полка. Пусть скажет: мог это сделать Запорожец?

— Колодец когда будет готов? Внутрях все сгорело, — тянет кто-то слабым голосом.

Кувалдин вскакивает на ящик. Он сбрасывает с себя шинель и минуту стоит молча. Свет и тени исказили его лицо, и теперь оно похоже на грубо высеченное из камня.

— Тише, товарищи! Старший лейтенант Запорожец не мог так поступить. Это во-первых. Во-вторых… — Кувалдин почему-то смотрит в мою сторону.

Догадываюсь: сейчас он скажет всю правду о колодце. «Может быть, не надо сейчас говорить об этом?» — хочется сказать Егору.

— Во-вторых, — продолжает Кувалдин. — Слышали взрыв?

— Не новость… Каждый день слышим…

— Фашисты взорвали отсек, в котором бойцы Мухтарова рыли колодец. Весь труд пропал.

На какое-то время людьми овладевает оцепенение. Потом шепоток:

— Сволочи!

И громче:

— Бить их надо!

— Ночью нагрянуть!

— Правильно!

— Вот и я так думаю, — подхватывает Кувалдин. — У товарища политрука на этот счет имеется план. Сегодня мы сообщим о нем…

Егор, соскочив с ящика, наклоняется над трупом, вытаскивает из внутреннего кармана стеганки записную книжку. Выпрямившись, листает ее, потом вслух читает:

— «25 июля. Перед глазами все время плещется вода. Чувствую запах хлеба… Вражеская пуля попала в живот. Боли невероятные… А умирать неохота. Хотя бы одним глазом посмотреть, что будет после войны. Рано или поздно Красная Армия угробит фашистскую гадину…» Поняли, каков был Запорожец? — обращается к бойцам Егор.

— Ясно.

— Хороший командир, все время с нами находился.

— Тогда по местам, готовиться к ночному бою, — распоряжается Кувалдин.

Бойцы поворачиваются и уходят молча, словно не они только что шумели, требовали.

— Разве может враг осилить такой народ? Никогда, — глядя вслед им, говорит политрук.

Маша покрывает тело брезентом, в тон Правдину произносит:

— Такие не стреляются! Такие вечно живут!

Мухтаров гремит пустым фанерным ящиком. Вероятно, он подсчитывает оставшиеся конфеты.

14

Закопченные стены, низкий потолок, до того низкий, что ощущаешь его тяжесть. Это место главного сбора. В полутьме с трудом угадываются бойцы. Скоро буду зачитывать приказ о вылазке. Должны ворваться в поселок, где запасемся водой и продуктами. У нас кончились конфеты, ни куска конины. Посменно ходим к сырой ноздреватой стене утолять жажду.

Возле коптилки стоит Мухтаров, черный, высохший и неподвижный, только глаза, освещенные горящим фитильком, чуть мигают. Али пытается сосчитать собравшихся, чтобы определить, достаточно ли он захватил гранат.

Фитилек колышется. Из мрака выплывают две человеческие фигуры: высокая, с широкими плечами — Егор, чуть согнутая, кланяется на каждом шагу — политрук.

Мухтаров уступает место Правдину. Лицо политрука, как всегда, побрито, но от этого не стало моложе, морщины иссекли его вдоль и поперек, а виски белые, словно запорошенные густым снегом.

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравствуйте.

Правдин, подняв фонарь, вглядывается в лица.

— Что с Москвой? — слышится из дальних рядов. О Москве мало кто говорит, но думают все.

— С Москвой? — передав фонарь Егору, спрашивает политрук. — Что с ней может быть? Город такой, который может за себя постоять. Это я хорошо знаю. А вот других сведений у меня нет, товарищи.

— Слух прошел: сдали, — по голосу узнаю Беленького. Конечно, сам выдумал, откуда же мог услышать, от внешнего мира мы изолированы полностью: радиоприемник уже давно не работает — истощились батареи, а других не нашли.

— Слух, — возражает Чупрахин. — Фрицевские сплетни, от кого же еще можно услышать…

— Ему сорока на хвосте принесла, — отзывается Мухин.

Политрук, взглянув на Егора, объявляет:

— Сегодня ночью сделаем налет на Аджимушкай. Нам надо показать гитлеровцам, что их взрывы не поколебали нашей решимости. В селе имеется продовольственный склад. Вот Захарченко, — Правдин наклоняется к подошедшему к нему Генке, — точно знает, в каком месте он расположен. Гена, расскажи, что ты знаешь о складе.

При свете коптилки мальчик тоньше спички, лицо заострилось, потускнело, а глазенки еле теплятся. Но Генка не таков, чтобы показывать свою слабость. Он взбирается на груду камней и рассказывает:

— Было это три дня назад. Я отпросился у товарища Правдина и товарища Кувалдина сходить в село. Я тут все тропинки знаю. А потом — одному всегда можно пройти. Ну вот, значит, и был там. Из села фашисты начисто выселили жителей. Я узнал, где немцы хранят продовольствие. Третий дом со стороны Керчи, там и колодец есть, можно будет воды набрать. Это нисколько не страшно. У нас же есть оружие. Я сам проведу к складу. — У него вспыхивают глазенки.