Тринадцать осколков

— Толковый парень. Партизан. — Кувалдин смотрит ему вслед и распоряжается: — Самбуров, осмотрите местность. Здесь будем ждать Чупрахина.

Выстрелы уже давно прекратились. Одолевает сон. Голова то и дело падает на грудь: тяжелая, нет никаких сил удержать ее на плечах.

— Чупрахин! — вскрикивает Аннушка. — Слышите?

Со стороны доносится треск веток. Потом вновь тишина, и опять легкий хруст. Ложусь на живот и вглядываюсь в редеющую темноту. Между стволами маячат две фигурки.

— Это я, Никита, — несется из кустов. — Матроса привел.

11

Низвергнута ночь, поднимается солнце
На гребнях рабочих голов.
Вперед, красноармейцы! Вперед, комсомольцы!
На вахту встающих веков!

Поет Иван очень тихо, чуть сбив шапку на затылок. В голосе чувствуется тоска.

— Нет, все же Егорка круто поступил со мной. Оружие отнял, подумать только! У кого отнял?!

Кувалдин все же наказал Чупрахина за необдуманный шаг там, у дороги. Он передал его автомат Аннушке и уже несколько дней не посылает в разведку.

— Солдат без оружия, — никак не может успокоиться Иван. — Понимаешь, вроде я тень. Чупрахин — тень. Не хочу быть тенью, не хочу! Э-э, да что говорить, разве ты поймешь, — отворачивается он от меня.

Кувалдин за последнее время все больше напоминает Шатрова. Может, тем, что строг, и тем, что никогда не жалуется на усталость, одним словом — железо: молчалив и неподатлив. Но металл этот живой, в нем есть сердце, как бы Егор его ни прятал, оно стучит, стучит, и стук этот чувствует каждый из нас.

Егор, Мухин ушли в горы, чтобы наметить путь дальнейшего движения. Аннушка печет на углях картофель. Вжились в обстановку, и теперь она кажется нам не такой уж опасной, словно так и должно быть.

— Коля, посмотри, поспела? — обращается она ко мне.

— Вот пойду сейчас на дорогу, разминирую первого попавшегося скорпиона, и будет у меня оружие, — продолжает свое Чупрахин.

— Погубишь себя и нас, — предупреждает его Сергеенко.

— Не погублю, я аккуратненько.

— Иван, — становлюсь на пути у Чупрахина. — Как ты можешь так?

— Испугались? Эх вы!.. Я так, прогуляюсь маленько. Вот на бугорочек, подышу свежим воздухом…

— Переживает парень! — замечает Аннушка.

— Наверное, обижается на Егора.

— И все же он хороший.

— Кто?

— Чупрахин. Егор ценит его… Посмотри, как картошка, — повторяет она.

Подсаживаюсь к костру. Огоньки дышат, как живые. Пульсируют. Падают мелкие капли дождя. И от этого угли таинственно подмигивают.

— Испеклась?

— Кто?

— Картошка..

— А-а… Пожалуй, готова.

Аннушка щекой касается моего плеча. А угли подмигивают.

— Аня… — мне хочется вспомнить тот случай, когда мы вдвоем остались в лесу, рассказать ей, как я потом много раз видел ее во сне.

— Ну что, говори! — кротким взглядом смотрит в лицо.

— Сказал бы, да боюсь.

— Кого?..

— Себя, кого же еще.

— Вот как!

— Ты смеешься.

Она берет меня под руку, и мы начинаем ходить вокруг костра. Ходим молча. Ну что же я такой? Даже в глаза не могу посмотреть.

— Не себя ты боишься, а Егора, — говорит Аннушка, поворачивая меня к себе лицом. — Так? Ну скажи?

Берет мои руки и прикладывает к своим щекам. Они горячие, а глаза мигают, как угли. Рот чуть-чуть приоткрыт, губы такие милые: еще одно мгновение — и я поцелую Аннушку. Но вдруг вспоминаю Егора, бегу к костру и, как сумасшедший, роюсь в углях, обжигая пальцы. Зачем она так со мной?

— Испугался?

Она становится рядом. Вижу в углях отражение ее лица. Но это, конечно, так кажется мне.

— Ты же любишь Егора? — робко спрашиваю.

Она ладонью зажимает мне рот.

— Егор хороший… Выслушай, — жестом просит не перебивать ее. — Нет, не так говорю. Дай собраться с мыслями… Он хороший… Понимаешь, не могу объяснить, почему это в жизни происходит. Ну кто ты есть? А вот думаю, думаю о тебе… Не веришь?

— А ты не думай… — тихо возражаю, хотя все, что она говорит, нравится мне.

Возвращается Чупрахин. Он садится у костра и начинает:

— Ходил он там и бил камни. Не шуточное дело, уже пять дней бездельничаю… А война идет и идет. А что Ванька Чупрахин делает? Что? Что он, сукин сын, делает? Паразит!

— Успокойся. Скоро вернется Егор, и мы пойдем. Сейчас поешь картошки, вот видишь, как хорошо испеклась, — говорит Аннушка.

— Ой, черти! Война идет, а мы картошку жрем. Ну солдатское ли это дело? — Он берет картофель, долго смотрит на обугленный шарик, потом скептически улыбается: — Деликатесы!.. А вот у нас на корабле был кок-фокусник, уму непостижимо! Такие блюда сочинял, что за уши не оттянешь. Петькой звали. Когда началась война, к зенитному пулемету попросился. Не пустили. И напрасно… Скорее бы Егорка возвращался. Черт он, а не человек, изверг моей души.

Из-за кустов, пригнувшись, появляются Кувалдин, Мухин. Они встревожены. Егор торопливо рассказывает:

— В селе фашисты, их тут много. Надо немедленно уходить.