Тринадцать осколков

Фон Штейц лежал в отдельной палате, и ему никто не мешал разговаривать с Мартой. Она тоже спрашивала о крепости на Волге. В ее словах звучала уверенность, что войска Сталина никогда не возьмут эту крепость и настанет день, когда фюрер прикажет генерал-полковнику Паулюсу разгромить Красную Армию и идти дальше, к Уралу, где, по ее представлению, лежат несметные богатства — золото, бриллианты, и Марте жаль, что она не там, не с армией Паулюса, этого великолепного рыцаря и храбрейшего полководца… Фон Штейц смотрел на ее хорошенькое личико со вздернутым носиком и большими глазами и никак не мог понять, о чем она говорит, не мог потому, что думал о своих ранах, и ему хотелось спросить у этого розовенького комочка: действительно ли он, фон Штейц, как говорит хирург, через месяц встанет на ноги и будет ходить? Он облизал сухим языком такие же сухие бескровные губы, но ничего не сказал. Марта продолжала рокотать, чуть картавя и растягивая слова. Оказывается, ее старший брат, Пауль Зибель, сражается там, в Сталинграде, и она очень любит Пауля и убеждена, что брат обязательно возвратится домой целым и невредимым, потому что Пауль окончил военное училище и знает, как себя вести на фронте.

— Вы его не встречали? Он такой смешной, все время играет на губной гармошке.

Штейцу не хотелось огорчать Марту, и он соврал:

— Видел, видел такого. Обер-лейтенант?..

— Вот здорово! — всплеснула руками Марта. — Пауль у нас молодец. Нельзя ли похлопотать, чтобы его отпустили в отпуск. Я так соскучилась…

— Из крепости? В отпуск? — скороговоркой выпалил фон Штейц.

Она удивилась:

— Разве нельзя? Ведь доктор Геббельс говорит, что все идет хорошо и скоро со Сталинградом будет покончено.

— Нет, нельзя, Марта… Оттуда не отпустят.

Она вздернула плечиками:

— Почему? Стоит только вам захотеть… Я знаю, кто вы!

— Кто?

Она поднялась, вытянула вперед руку:

— Хайль Гитлер! — И, резко повернувшись, направилась к двери.

— Постойте… Откуда вы знаете, кто я? — остановил ее фон Штейц.

— Полковник фон Штейц, личный порученец фюрера. Что, не правда? — Она по-мальчишески захлопала в ладоши, озорно подмигнула фон Штейцу. — Вот так!..

«Да ты чертенок, Марта, — подумал фон Штейц. — Боевая и красивая… немецкая девушка». Он показал на китель, висевший на спинке стула:

— Там сигареты… Курите?

Она обшарила все карманы.

— Здесь нет. Я принесу вам.

— Ищите лучше.

Она запустила руку во внутренний карман, попалась какая-то тоненькая книжечка, подала ее фон Штейцу.

— Вот, и больше ничего нет… Я принесу вам сигареты.

— Хорошо.

Когда Марта вернулась, фон Штейц рассматривал удостоверение личности советского майора, Кравцова Андрея Петровича.

— Что это? — спросила Марта.

Фон Штейц подал ей сигарету.

— В палате нельзя, — сказала она, вскидывая на него предупреждающий взгляд.

— Можно. — Фон Штейц щелкнул зажигалкой. Марта наклонилась к огненному лепестку. Губы у нее были очень молодые, нежные и, видимо, еще не целованные. Штейц взял ее руку, прикурил от ее сигареты, сказал, показывая на фотокарточку, приклеенную к удостоверению:

— Этот тип, Марта, мой должник. Он ранил меня. Это русский офицер, майор.

Она удивилась:

— Русский майор?! — И рассмеялась, искренне, по-детски: — Шутите, полковник…

Фон Штейц нахмурился. Да, он, фон Штейц, ранее так думал: «Красные… Разве они могут по-настоящему воевать?.. Но Сталинград… Мой бог, это же настоящий ад! Марта этого не знает. И хорошо, что не знает. И вообще здесь, в Германии, мало кто знает, разве лишь инвалиды…»

Он открыл коробочку с осколками.

— Вот они… От русской гранаты. Двенадцать штук. А этот, тринадцатый, отцовский. Надо умножить на сто. — Фон Штейц не знал, почему именно на сто, но он минувшей ночью поклялся именно в таком соотношении взять реванш и за себя и за отца, старого кайзеровского, отставного генерала. — Я увезу эти штучки на фронт и буду считать… За один — сто смертей. — Он смотрел на коробку прищуренными глазами, и в этом прищуре угадывалось что-то страшное, жутко-дикое.

Марта вздрогнула:

— Вам плохо?

— Нет, нет. — Он заставил себя улыбнуться, положил под подушку коробочку. — Марта, у меня есть к тебе просьба. Ты Потсдам хорошо знаешь?

— Знаю, господин полковник.

Он о чем-то подумал, со вздохом сказал:

— Меня зовут Эрхард… А знаешь сколько мне лет? Двадцать восемь… Эрхард — и никакого полковника. Поняла?