Тринадцать подвигов Шишкина

– А ты ещё не закончила? – похрапывая, буркнула Маруська. – Ну, да-а-вай…

– Вот я и говорю… Но… Нашли ишшо у кого-то там милицанеры золотишко, и тожа мужичка с его сокровищем – в район. Тут наше страшилище и струхнуло. Слух-то про евошнюю удачливость одно кругом полз. Это ишшо как удачливо выпало, што к нему первому органы не заявилися! Собрал тады Тимоха энтот своё ведро и закопал камешки, как картоху. За кузней, по всей заокраине своей! Да вот в кузне собрал-то не всё! Так браво своё самородочье золото краской-то обмазал – сам от угольев не отличил! Вот тут-то милицанеры и нагрянули! Сдавай, мол, Тимоха, незаконно у государства отнятое…

– А чо… он у кого-о… ммм-хрр… о-о-тнял? – промычала почти заснувшая Маруська. – Н-не гра-а-а-а-бил… хрр… не украл…

– Дура ты, Маруська, как есть дура! – хлопнула ладонью по столу Сидориха, что заставило дочурку встрепенуться. – Всё золото в нашей стране – го-су-дар-ствен-ное! Аль тебе твой Толик не сказывал?

– Ему некогда со мной дурацкие разговоры разговаривать… – Кошкой потянулась на одеяле Маруська и непроизвольно, но так красноречиво огладила пухлые бёдра, что Сидориха сплюнула в сердцах.

– Ну, дальше-то что было? – приоткрыла глаза дочь. – С Тимохой твоим… здоровущим… могучим… Вот уж, наверное, баб охаживал!..

– Одно у тебя на уме! Тьпфу!.. Была у него сожительница… Така ж, как ты… Што-то, видать, сболтнул он ея… Воопчем, навалилися на него милицанеры: сдавай, Тимоха, а иначе… «Так, а нету ничево», – Тимоха-то имя в ответку. «Не шути, – грозят милицанеры, – с властями!» А Тимоха рубаху на грудях рвёт! Но… И чо ты думашь? Смекалистый один милицанер попалси. «Но-ка, – говорит, – жги уголь!»

Сидориха тяжело вздохнула.

– А можа, подруга Тимохина чево шепнула органам, штоб от неё отстали. Но… Цельный божий день жгли – толку никакова! А под самую оконцовку… Охо-хо… Затрышала на однём уголье краска, пошла пузырями, и капля золотая – кап! Но… И увезли Тимоху… А потом и за егошней подругой-сожительницей приехали – кумекаешь, Маруська? – ея тоже увезли… И ни слуху об имя, ни духу с той поры…

– Ну как же «ни слуху ни духу»! – хмыкнула Маруська. – Вона ты какую повесть сочинила!

– Кабы сочинила – полбеды! Но опосля мужики весь огород Тимохин перерыли, за кузней копали-перекопали и цельну пригоршню нашли! Таво самово крашенного Тимохой самородочьего золота! Чуешь? А было-то – ведро! До сих пор тама прячутся Тимохины сокровища. Видать, не настала пора… Но…

– Щас лопату схвачу и туды полечу! – хохотнула Маруська.

– Ду-у-ра ты есть и ду-у-ра! – подытожила мать. – Золото, как грибы – кады само захотит, тады людя́м и покажется… Не про то я, не про то! Про золотаря твово. Чует моё сердце – сам под монастырь и тебя туда же утянет, как чёрт водяной в омут. Сердце моё вещат! Окстись, доча! Машка у тебя…

– А кстати, где она?

– Ишь ты! – всплеснула руками Сидориха. – Наконец-то про родну дитятю вспомнила! А чо так рано? Ты бы ишшо об ней на отъезд в город свой поганый спросила! Кукушка ты похотливая, а не мать!

– Иди ты в… свой тепляк! – заорала Маруська. – Вари своё пойло! Морали меня учить будешь! А сама полдеревни, если не всю уже споила!

– Выпивают мужики, – неожиданно спокойно сказала Сидориха. – Приходят. Но отравой не торгую. А копеечка… На Машку и уходит. С тебя-то какой прок? Ты у нас теперича наскрозь городска – тока жеребцов меняшь. А как ишшо и дурну болезнь подхватишь… Настой-то мой выпила али в помои вылила? Мончишь?

– Да пила я, пила…

– Врёшь ты всё, Маруська! Как была слаба на передок – так и продолжаш в любови свои играть. Совсем с ума скружала! Ох, доиграисси… Возвертайся, доча, домой! – уже жалобно проговорила Сидориха. – Сколь мне осталось… Машку пожалей. Аль тоже ей планиду таку расписала?

– Да что ты из меня слезу давишь! – разозлилась Маруська. – Школу закончит – к себе в город заберу…

– Куды?! Аль у тебя там палаты боярски?

– Да у меня комната в общежитии, двенадцать квадратов!

– О кака охабазина! – покачала головой мать. – Это што ж, тры на чатыре метра перемножить? Но… И трети нашей избы не получатца! И, стало быть, ты там со своим Толиком сопите-стонете, а рядом – девчушечка моло́да будет! Штобы твому Толику сподручнее было – из одной вынул, в другу вставил! Завидну судьбу ты Машке уготовила!

– Совсем ты, старая, из ума выжила!

– Я, конешно, выжила… Как не скружать, кады все моло́ки промы́тила… Осталося только боты подвязать… – вздохнула Сидориха. – Тока никады подола не распускала! А ты в кого така? О-хо-хо… Мало, ох, мало я по вонькому распадку проежжала! – Потыкала указательным пальцем в сторону дочери.

Со скрипучим стоном распахнулась входная дверь, запуская в избу внучку.

– О, дочура! Привет, Машка! – свесила ноги с кровати Маруська. – Как ты тут? В школе как?

– Ладноть, поговорите тута, а я до колка прогуляюся, – сказала Сидориха. – Шо-та в энтом годе весна припозднилась, берёза почкой не сильно набухат… Да и ургуля не особливо видать… А мне позарез и ургульков и почек надобно…

Она накинула платок, потянула с вешалки свою изрядно потёртую кацавейку и, вздыхая, подалась из избы.