Тринити

Она кивала головой и пыталась удержать слезы. Он успокаивал ее, гладил по волосам и не замечал, что то же самое творится и с его глазами. Перед ним раскинулся тот ромашковый луг, без конца и без края, где ему впервые стало страшно от этого. Ирина, вся летняя, опускала ресницы и подавала ему венок. И в глазах стало белым-бело от бабочек-подёнок. Еще какое-то мгновение, и он, подав Ирине руку, зашагал бы в ее мир, где память сама выбирает хозяина, где любой неправильный шаг ложится крест-накрест на каждую складку сознания. И нет оттуда никакого выхода.

- Но ведь я тебя успела не простить! - вскинула она заплаканное лицо и вытащила из стола дневник. - Вот, посмотри! - И зашелестела страницами. А потом вручила ему тетрадь как последнее, самое веское доказательство.

Они успокоились, когда увидели, что в квартире никого нет и что прошло уже много времени, а за окнами полнеба в огне и сентябрь желт и душераздирающ до безысходности.

- Я открою форточку, - сказал Реша.

Она подошла к окну и стала рядом с ним.

- Как осени могло прийти в голову, что без сброшенных листьев мир станет просторней? - сказала Ирина, пытаясь протереть запотевшее окно.

- Прости. Если не смогла для себя, прости для меня, - произнес Реша, потянувшись обнять ее.

Она согласилась глазами - закрыла и открыла их снова.

- Но вот дела - никогда не извлечь опыта, - вздохнула она. - Сколько ни бейся. Всякая новая находка будет сама считать нас очередными найденышами и позволять мучительно тешиться собой. Я устала сегодня. Представь - я не спала с тех пор. Зато теперь знаю почему. Я уже не умею ждать. Я не разучилась - я просто не хочу апельсинов, поскольку не знаю, что они такое. И не хочу знать, что самое страшное.

Чтобы как-то вернуться к реальности, Реша переводил взгляд то на часы, то на разбросанный по полу инструмент, то на кошку, сидевшую неподвижно, как копилка. Ирина была рядом, сегодня она была доступнее на восемь сгоревших июлей. Вот она здесь, с ней можно разговаривать, к ней можно притрагиваться, трогать волосы. Но он снова находил ее глазами и понимал, что поцелуя больше не получится - она садится так неудобно, что до губ не дотянешься. Она далеко сегодня. Холоднее и дальше на восемь снегов.

"Она привыкла засыпать в кресле, - последнее, о чем он подумал в ее новой квартире. - И почему восемь?"

- По твоим письмам я написала стихи о вашей таежной вылазке, - подала она ему на прощание красиво сброшюрованный самиздат. - Возьми, почитаешь на досуге с друзьями.

Реша опять не смог переварить сказанное. В этом простом и ясном предложении он начал отыскивать какой-то туман, подвох, хотя на самом деле в произнесенном ею не было ничего непонятного. Разве что стихи, написанные по чужим письмам, как экранизация по мотивам, стихи, написанные не из себя. Это усугубляло восприятие, и он опять ничего не понимал. "Может, это меня как-то мутит? - пытался он взглянуть со стороны на себя. - А Ирина здесь вовсе ни при чем?"

Он вышел из ее квартиры и побрел по улицам. Ноги, преодолевая сокращенность мышц, на минуту выводили его из оцепенения, и тогда мысли обретали течение, близкое к равнинному. Он вспоминал осенний бал и Ирину у шведской стенки с кленовым листом в руке. Почему он не подошел к ней тогда? Может быть, все было бы иначе. В жизни надо срываться, вспомнил он высказывание Бирюка.

День уходил, таял. Последние его мгновения остывали на пустующих тротуарах. На цветные осенние образы ложились ночные, черно-белые. Все вокруг было объято темнотой и бесконечной жаждой повторенья.

Реша брел по мокрым улицам и затаптывал одинокие звезды в галактики, отстоящие друг от друга на сотни световых лет. Он навязывал себя скамейкам и аллеям, ничего и никого не помнящим, и не мог избавиться от мысли, что Ирина в нем уже неизлечима. Она будет затихать и воспаляться снова в маленькой замкнутости, имя которой произносит каждый сигнал наезжающих сзади машин, каждая капля дождя. Ему казалось, за ним кто-то идет. Босиком по снегу. Он оборачивался и не мог с достаточной уверенностью отнести этот холодный мираж ни к прошлому, ни к будущему. Он принимался вспоминать, а получалось, что ждет, но, стоило ему помечтать, как все тут же обращалось памятью.

Над городом и чуть поодаль вставали зори, похожие на правдивые рассказы о любви.

Друзья, вернувшись из тайги вслед за Решей, привезли ему несколько конвертов с пометкой: "адресат выбыл". Даже эти его письма к Ирине, свершив слалом долгой дороги в два конца, вернулись на круги своя.

Реша частенько доставал на свет подаренный ему Ириной дневник и читал ее стихи на тему своего таежного вояжа, не понимая, как ей с такой степенью точности удалось передать все его чувства и переживания по этому поводу? Как она смогла так точно перевести мотивы его писем к ней в стихи, словно сама побывала на севере в "диком" отряде? Она проинтуичила все до мельчайших треволнений!

***

Аукают дали игриво,

бегут, затихая вдали.

Тайга, как зеленая грива,

на шее летящей земли.

Несется земля по орбите,

а я - по орбите своей.

Спокойного быта обитель

вовеки не скрестится с ней!