Тринити

- Почему мне не сказал?

- Ты же знаешь, я не военнообязанный, - просто объяснился Прорехов. - И никому ничем не военнообязан. Подумал, может, прикол какой. Из своих, думаю, кто-нибудь пошутил. А ты почему до сих пор не сказал?

- Я хотел завтра сдернуть с концами, чтобы не возвращаться ни сюда, ни домой, - признался Артамонов. - Вроде как никаких повесток не получал. Ты же знаешь, служить я не буду ни за что. По мне лучше прислуживаться.

- Странно, что повестки пришли в конвертах, - призадумался Прорехов. Обычно такого рода бумаги приходят неупакованными.

- Чтоб никто не прочитал, я думаю, - догадался Артамонов.

- Но, с другой стороны, ни на конверте, ни на самих повестках нет ни штампа, ни печати, - выказал сомнение Прорехов.

- Может, это Артур подсунул, - допустил Артамонов, - а потом оборжется над нами, скотина!

- Вполне возможно, - согласился Прорехов. - Но если он не расколется в ближайшие минуты, значит, не он.

- А кто? - предложил расширить круг подозреваемых Артамонов.

- Давай спросим его самого, - сообразил Прорехов. - Вдруг он тоже получил и молчит по своей дурацкой натуре никогда ни с кем ничем не делиться?

- Давай, - согласился Артамонов.

- Эй, вы! Хватит шептаться! Уроды! - забулькал Артур, слыша, как его ф.и.о. поминают всуе.

- Да мы, напротив, хотим узнать, не ты ли подсунул повестки, - сказал Артамонов.

- На фиг вы мне сперлись! - честно признался Артур.

- Ответ исчерпывающий, верим.

- Что ж теперь будет-то? - захлопотал лицом Артамонов.

- Что будет?! Что будет?! Война с турком будет! - успокоил его Прорехов. Темой его диплома был Гоголь в условиях сеточного планирования многотиражки.

- Верно, это все француз гадит, - таинственно сообщил Артамонов.

- Выходил бы ты, Артур, из ванной, - поторопил товарища Прорехов, - а то у нас тут питейный кризис.

- Иду, - булькнул Варшавский.

По натуре Артур был каботином и привносил в жизнь некоторую манерность. Он казался человеком, в присутствии которого невежливо быть талантливым. Его фундаментальное надувание щек в физическом смысле основывалось на внутренней философии, которая была глубже, чем заветные гайморовы пазухи его носа. Варшавский с упоением вчитывался в биографии великих людей, чтобы найти их такими же, как и он сам, грехоимущими. Упертый на самодостаточности, Артур с удовольствием отмечал, что такой-то гений в тридцать лет все еще не соизволил приступить к сотворению своего основного труда. Это страшно радовало Артура, он со вздохом делал утешительный вывод, что раз тот, великий, успел, то и он, Артур Варшавский, мастер накрахмаленных подходов, тоже все свое успеет до капельки. А пока можно ничего не делать.

...В команде Артамонов - Прорехов - Варшавский двое первых были неразлучны. Встретятся, бывало, утром и ходят целый день вперемешку, пока не установят меж собой взаимно-однозначное соответствие.

Меж собой они познакомились на первой сессии. Прорехов тут же выдвинул Артамонова в старосты курса. Уже на обзорной лекции стало известно, что Прорехов делает третью попытку получить гуманитарное образование. Начал он его в Горьковском университете, но, прознав, что оттуда был изгнан Лобачевский, Прорехов бросил заведение и из чувства протеста поступил в Ленинградский университет. Там - опять неувязка: выяснилось, что из Санкт-Петербургского университета был выперт Гоголь. Пришлось из солидарности оставить и этот вуз. И вот теперь Прорехов в Московском университете и не знает, что делать, - отсюда, как стало понятно из мемориальной доски, за скверное поведение сто пятьдесят лет назад был отчислен Лермонтов. В этих раздумьях - бороться с царским произволом в высшей школе до конца или закрыть на него глаза - и застал Прорехова Артамонов.

- Мои университеты, - ласково называл Прорехов свои тщетные попытки расквитаться со старым режимом.

- Не волнуйся, выгонят и тебя, - успокаивал его Артамонов, который сам в Московском университете был почти проездом и полагал, что все приличные люди оказались здесь тоже случайно. Тем более на заочном отделении, заочнее которого не было ни в одном вузе страны.

Получив техническую "вышку" и поработав механиком, Артамонов прибыл в Москву, чтобы поступить в Литературный институт и получить второе верхнее образование. Но как назло, в приемном покое Литинститута оказался выходной. За неимением времени Артамонов не стал рисковать и на следующее лето избрал заведение поближе к Киевскому вокзалу, чтобы было удобней добираться.

На сессиях Прорехов и Артамонов держались парой. Артура они выписали в друзья позже, на втором курсе. Увидели, что нормальный с виду телевизионщик - сами они одолевали газетное отделение - мается дурью в полном одиночестве, и пригласили в портерную лавку "Фазан" за Киевским вокзалом попить пива за его счет. Дружба завязалась и пошла как по маслу.

Наконец в дверях санузла во влажной тунике из простыни показался Варшавский. Он устроил друзьям очную ставку и перекрестный допрос.

- А ну, показывайте повестки! - потребовал он.

- Вот, смотри, - друзья сунули ему под нос фиговые листки повесток.