Трёхочковый в сердце

– Для начала – успокойся. Ничего страшного не случилось, ну поговорили, ну высказала тебе Алиса кучу накопившихся гадостей, но ты пойми – всё произошло к лучшему. Не уйди я к тебе, до сих пор мы с ней были бы вместе, страдали бы потому что не созданы друг для друга, а так она живёт себе, а я с тобой и все счастливы. Нельзя построить что-либо, не разрушив. – такие его речи, случавшиеся у них каждые два месяца, больше её не успокаивали, ведь у медали всегда есть обратная сторона.

– А если бы не расстались, вдруг, ты бы ей сделал предложение. Или наоборот ушёл от меня к ней, или ещё уйдёшь, но к другой? – это были извечные Надины аргументы в подобных спорах, после которых Андрей всегда говорил: «Да ты сама раньше сбежишь!», или вроде того, чем злил ещё больше.

– Я не уйду, если ты не уйдёшь. – что и требовалось доказать. Надя лишь бессильно выдохнула в окружающую пустоту палаты.

– Ты всегда так говоришь! – ей надоел этот разговор, но вежливо закончить его она не знала как, если только неожиданно не капитулировать, – Прости, зря я опять вытащила всё на поверхность. Наверное, ты прав, это предсвадебный мандраж.

– Ничего, малыш, я всё понимаю. Обещаю, как только я приеду, всё наладится, и будет ещё лучше чем прежде. – когда Андрей обещал, он делал, только вот хотела ли она этого, – Прости, солнце, мне пора бежать, люблю тебя, пока!

Второй раз за день разговоры с Надей прерывались прежде, чем она успевала, что-то ответить. Может и к лучшему, не пришлось выдавливать из себя слова, в которых она всё ещё сомневалась.

Время шло, медсёстры с завидной пунктуальностью посещали палату, проверяли состояние пациента, делали уколы. Надю, будто, и не замечал никто. Она расположилась в уголке, возле кровати, Ник так и не пришёл в себя. Пару раз ей всё же пришлось выйти наружу, умыть заплаканное лицо и поговорить с врачами. Больничные слухи расходятся быстро, и доктора с санитарами уже вовсю обсуждали инвалида, что во время операции будучи без сознания, вырывался и разметал бригаду хирургов, пока его не скрутили и не обездвижили. Говорили, что Никита кричал, умолял не отрезать ему руку, хотя этого делать никто не собирался. Будучи в коматозном состоянии, люди и не такое вытворяют, и вообще обычно ведут себя весьма – обездвижено. Встретившись с врачом, Надя немного успокоилась, обещали, что к утру больной придёт в себя, может раньше, но лучше бы ему не прекращать обезболивающие уколы, пока не пройдут первые пару суток после операции.

Очнулся Никита сильно за полночь, она даже успела задремать возле него. Естественно, он её не вспомнил и вообще первый час их общения сильно не задался, как и все последующие, но общий язык они всё же нашли. Было странно разговаривать с ним снова, спустя столько времени. Надя чувствовала, как много в нём изменилось, даже не внешне, нет. Был тот же голос, цвет кожи, глаз, та же самая манера речи, о которой сложно было судить по тем крохам предыдущего опыта, что у неё был, но внутри, у него всё изменилось. Приветливый и беззаботный раньше, теперь, Ник был рассеянным и угрюмым, не шутил, лишь язвил, стараясь зацепить собеседника. Какое-то отрешённое безразличие сквозило в его душе. Он конечно поинтересовался, что с ним произошло, даже позлился для вида, но очень быстро утратил интерес к случившемуся, погрузившись в себя и, видимо, сожалея что сумел выжить. Не такого Лазарева она помнила, и не в такого влюбилась когда-то. Может и к лучшему, тот далёкий образ оказался надуманным и недоступным, но вот этот, сейчас, здесь, совсем рядом и руку протягивать не надо. Надя зацепилась за эту мысль, спасательным кругом маячившим на поверхности. Теперь ему не уйти просто извинившись. Что ей руководило в тот момент – позабытые и упущенные возможности, вновь обретшие перспективу, или раздираемый невыносимой болью взгляд, ни единым мускулом не выдававший внутренней агонии, она и сама не понимала, но уходить не хотела.