Трёхцветная жизнь Оливера Дэвиса (СИ)

Стоило ветвям священного дерева покинуть бамбуковые циновки, и все буйства прекратились. Небо показалось чище и ярче; ветер нежнее, а озеро покойнее. Со склонов горы, где стоял храм, понеслись новые звуки, звуки, напоминающие пение древней арфы. Тихие, жалостливые, свободные…

— Посмотрите… — Такигава прищурился, указывая друзьям на каменные лестницы, ведущие на гору. По ним, как озорной мячик, прыгал какой-то огонёк. Слева направо и справа налево, минуя центральную часть ступеней. То место предназначалось богам, смертные же не смели ступать на дорогу, предназначенную для великих Хаконе-оками.

Беловато-жёлтый, напоминающий лунный свет огонёк рос на глазах, становясь похожим на ребёнка.

— Это… — свет, падающий от духа, в глазах Монаха задрожал.

— Да, кажется, это дух, которого по ошибке приняли за Дзасики-боко, — сказал Лин и поднялся с колен, призывая тем самым отойти от тел Нару и Май.

Вскоре дух девочки отчётливо различили. Она миновала живых и подошла к тем, кого хотела забрать. Присев между своих родителей, затаившихся в телах Сибуи и Таниямы, она взяла их за руки, сквозь бледные ладони людей, послуживших им временными вместилищами, и потянула.

Духи покинули тела Нару и Май, вернув их глазам былую яркость, обременив разве что слабостью и излишней в их возрасте болью.

Так светло… — грудная клетка Таниямы от глубокого вдоха надулась. Она сделала медленный выдох, видя сквозь щёлки между глазами и веками три лунных образа, шагающих по воде через красные тори. — Ты? — Май узнала ребёнка, выведенного ею из рёкана и, узрев её благодарную улыбку и лёгкий кивок, она закатила глаза, лишившись, как и Нару, всяких сил, пропустив полное исчезновение духов, шум сирен, приплывшего за ними катера и дальнейшие действия медиков, борющихся за их жизнь…

V

Отступающие лето являло миру последние радующие душу краски. На фоне гор алели шумящие в тёплые, ветреные дни клёны, и тьма неторопливо, словно без аппетита, поедала остатки света. В саду при рёкане всё ещё желтели остролепестковые хризантемы, и серебристый иней, не спеша, проступал на влажной траве. Близ воды, как дым, клубящийся по вогнутым черепичным крышам, стелился туман. Ноябрь* не обещался быть тёплым…

Молодой хозяин рёкана приуныл, разнося в ночи постукивания металлического мундштука традиционной трубки кисэру* и следующий вскоре горьковатый запах табака из смольного дыма. Он сидел на непокрытых полах и, сгибая правое колено, смотрел то на искристые подобные инею звёзды, то на распустившиеся алые до своей невозможности камелии. Всё живое в саду медленно погибало, а они, как существа не из этого мира, пробуждались от долгого сна.

— Ваша матушка велела окутать вам ноги, — в комнате задребезжал на мгновение свет, сёдзи закрылись, и вошедшая женщина лет отчасти преклонных, присев на колени вдали своего господина, повела сдержанный разговор. — Время колющего траву. Пора бы войти в дом…

— Тошно у меня на душе, нокаи-сан. Тут я побуду… тут… — изрёк он, продолжая сидеть в нижнем светло-сером кимоно.

— Да что с вами поделать?! Накиньте хотя бы верхнее кимоно, не позорьте свою матушку, — личная помощница хозяйки поднялась на худые ноги и, найдя сине-белые убранства молодого господина, накинула ему на плечи.

— Позорить… Перед кем бы? Или матушка вняла моему слову? Она позволит мне эту встречу?

— Хаяси-сан, когда же вы отпустите горячность своей молодости… — покачала она головой, не стряхнув тугой причёски из тёмных волос с частой проседью. — Девушка уже здесь. Ожидает вашего слова. Но позвольте, не будет вам от гейши никакого знатного проку. Она усладит ваш слух, а как рассвет окрасит восток, покинет этот дом. Нашей соседке, госпоже Симада, было велено именно так: прислать для вас девушку, способную разогнать скуку. Её дочь прибыла к нам.

— И как она? Хороша? — вдохновенно говорил он, глядя на появившийся из-за облаков тоненький месяц.

— Хороша и вправду настоящая гейша. А ещё она, как и вы, ожидает встречи со своей второй половиной.

— Нокаи-сан, ты забылась. Дана* — всего лишь покровитель…

— Он тот, кто будет вершить судьбу этой девушки. Запомните, Риота-сан, не троньте девушку даже пальцем! Мне велено установить между вами перегородку, и ещё я буду за вами наблюдать, и не думайте меня обмануть, я для вас никогда ничего не жалела, но на сей раз не уступлю!

— Разве я могу отказать, когда ты вот так ругаешь меня?! — добродушно посмеивался он. — Что ж, ставь ширму и зови девушку. Буду, значит, ей изливать свою душу, быть может, полегчает, тогда-то и женюсь!

— Недобрые у вас мысли, недобрые, — покачивала нокаи головой. — Зря ваша матушка пошла у вас на поводу. Вы единственный оставшийся в живых ребёнок в этой семье. Должно быть, беда-то как раз в том, что не суждено вам было встать во главе этого дома. Вот и не готовы вы к переменам, не можете принять тяжёлого долга и бремени…

— Зови! Устал я от разговоров…

Притворили уже без уговоров и сёдзи. На улице холодало… Сорвав пару цветков красных камелий, молодой господин улёгся спиной к разделившей комнату перегородке, и та заполнилась белёсым туманом…