Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

— Скажи в рабочем комитете: надо выяснить, чего не хватает в шахтном оборудовании, сколько было аварий в этом году, сколько увечий и смертных случаев. — Георгий говорил быстро, суховатым деловым тоном, который производил на Ивана неотразимое впечатление: лицо шахтера стало жестче, сероватые губы плотно сомкнулись, и двойная короткая складка рассекла его лоб меж бровей.

— Сделаем, — коротко сказал он.

— Нужны точные данные, понимаешь, — продолжал Георгий. — Рабочим надо самим изучать факты и делать правильные выводы. Спасибо, что приехал. Ты научился видеть дальше забот о собственном благополучии… Не все способны на это.

— Георгий, ты должен понимать шахтеров, — осторожно сказал Иван. — Тяжело смотреть на своих голодных детей. — Он направился к воротам. — Мне пора. От Софии до Перника не близкий путь. Завтра встретим тебя.

Проходя мимо матери Георгия, Иван поклонился и почтительно сказал:

— Будь здорова, мать.

Она предложила гостю выпить чашечку кофе, но тот отказался и быстро вышел на улицу.

— Они любят тебя, — сказала мать, подходя к Георгию. — Это видно по их глазам, когда они приходят к тебе.

— Рабочие бесконечно благодарны, мама, если встречают сочувствие и помощь. Они слишком редко встречают их, — добавил он, с горечью покачивая головой. — Потому я готов ради них на всё. А Иван особенно дорог мне. Радостно видеть, как в человеке пробуждается мысль. Я думаю, нет большего наслаждения, чем наблюдать человеческое обновление и помогать ему. Если бы это ушло из моей жизни, она потеряла бы для меня всякий смысл.

— Ты говоришь со мной так, сын, будто бы я все могу понять. Я неграмотная старая женщина, а ты ушел в ученье дальше других из нашей семьи, — сказала мать, и ее светлые, как и у Георгия, лишь выцветшие от времени глаза словно говорили: «Но все-таки я знаю, что ты думаешь, сын…».

— У тебя была тяжкая жизнь, и сейчас тебе нелегко, — сказал Георгий. — Как же мы можем не понимать друг друга?

На следующий день он уехал в Перник. Тридцать километров поезд тащился долго. На склонах холмов среди голых, без листвы деревьев проглядывали черепичные крыши крестьянских домиков. У самых окон вагона мелькали каменные заборы с цепкими, узловатыми ветвями виноградных лоз. Наконец, холмы отступили от железнодорожного полотна, показались грязновато-синие, островерхие и громадные, как египетские пирамиды, кучи пустой породы, вынутые руками рабочих из нутра земли и сгрудившиеся около прокопченных угольной пылью строений.

На вокзале, едва Георгий соскочил с подножки вагона, к нему подошел Иван и еще двое немолодых шахтеров — все в чистой, крестьянской одежде — члены местного профсоюзного комитета.

— Мы ждем тебя, Георгий, — сказал Иван. — Инженер не захотел с нами разговаривать. Пойдем в шахту, посмотри сам: изменилось ли в нашей работе что-нибудь с тех пор, как ты был там.

В доме одного из шахтеров все четверо переоделись в лоснившиеся и почерневшие от угля, заранее приготовленные робы. Захватив лампочки, они направились к темной дыре в склоне холма. Штольня уходила в толщу земли почти горизонтально. Дневной свет вскоре скрылся за поворотом. Темнота поглотила их, казалось, что слабые огоньки шахтерских лампочек ничего не освещают.

Георгий любил бывать под землей. Здесь он становился ближе к рабочим. Он не раз брал в руки обушок, рушил в лаве угольный пласт или в штреке забрасывал лопатой в вагонетку тяжелые осколки взорванной породы. Шахтеры учили его точным, сильным ударам обушком и одобряли его работу — настоящий забойщик. Такую же радость он испытывал и в море, вытаскивая вместе с рыбаками сети. И среди докеров в портах, когда учился у них взваливать на плечо пятипудовые мешки и, уперев кулак в поясницу и расправив грудь, шагать по качающимся трапам. Он любил простой, тяжелый труд, так же как и труд наборщица в типографии, где он работал с двенадцати лет. И может быть, именно потому, что он с детства научился испытывать радость труда, он с особенной силой ненавидел все то, что несло горе и лишения трудовому люду.

В глубине штольни шахтеры то и дело останавливались, подносили лампочки, излучавшие желтоватый реденький свет, к подгнившей, забеленной плесенью крепи, поднимали их, освещая заколы породы, свисающие с кровли и угрожающие обвалом. Из бокового штрека потянуло сладковатым запахом сгоревшего пороха. Свернули туда и вскоре подошли к нескольким шахтерам. Они громко о чем-то спорили посреди штрека, поставив лампочки у ног. Лица их были в тени, только иной раз поблескивали белки глаз.

Георгий прислушался: оказалось, старший неправильно разделил заработок между ними. Каждый хотел получить больше, чем получил. Молодые крестьянские парни, видимо, совсем недавно попали в шахту. Один из них, приземистый крепыш, вдруг выхватил из-за пояса ломик, шагнул к товарищу. Неосторожным движением он свалил лампочку у своих ног, угловатая тень метнулась по кровле. Георгий растолкал шахтеров и выхватил у парня тяжелый ломик.

— На своих? Опомнись!