Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

В марте 1911 года Николу Димитрова вместе с пятнадцатью товарищами суд приговорил к лишению всех прав и ссылке в Сибирь, в Енисейскую губернию.

Так потянулась ниточка к далеким событиям. Неожиданно для меня она привела опять к нашим дням. Но об этом дальше…

Однажды вернулся из России человек, который все-таки кое-что рассказал бабе Параскеве о Николе. В Одессе этот человек познакомился с еврейской девушкой Лизой: она пришла на занятия рабочего кружка послушать молодого болгарина. А Никола умел хорошо говорить, у него был такой же дар, как у Георгия. Русские рабочие слушали его, как болгарские — Георгия. До ареста Никола и Лиза не успели ни пожениться, ни даже сказать друг другу о любви. Лиза написала в тюрьму, что жить без Николы не может и что поедет вслед за ним в Сибирь. Перед отъездом в ссылку он написал в Болгарию. Письмо было адресовано его старшей сестре Магдалине: он знал, что мать с трудом разбирает печатные строчки библии и не прочтет письма.

Не раз читали матери его письма…

Сидя на коленях у сундучка, она медленно шептала запомнившиеся из письма слова:

— …Я ни о чем не жалею, хотя я и ничего в жизни еще не узнал, кроме страдания со дня своего рождения… — Мать скорбно поджала губы и покачала головой, как бы соглашаясь со словами сына. — И как видно, в страданиях я кончу свою жизнь… — негромко продолжала мать, глядя куда-то в пространство и представляя себе листки письма с неровными косыми строчками. Она запнулась, не в силах овладеть собой, прижала к тонким губам стиснутые в кулаки свои пальцы, как будто хотела сдержать рыдания. Сколько раз, слушая эти строки письма, она испытывала непреодолимое желание положить к себе на колени голову Николы и разгладить его волосы, как она перебирала вчера ночью кудри Георгия. Сердце ее болело от сознания, что не может она приласкать сына и передать ему частицу своей силы и своей веры в милосердие бога.

Вновь губы ее почти беззвучно зашептали то, что она запомнила из письма.

— …Но я считаю, что счастлив, что страдаю за правду, и будь благословенна та звезда, которая указала мне путь к правде… — Мать судорожно вздохнула, эти слова сына чем-то напоминали ей библейские изречения. — По этому пути шло много молодых людей, — продолжала она вслух вспоминать письмо. — И они знали, что рано или поздно станут жертвами, погибнут за правду, но никто из этих храбрецов не отступил ни на шаг назад, хотя шел на верную смерть… Об одном тебя прошу: утешай мою милую мать. Пусть она не плачет, а гордится мною…

Письмо пришло несколько лет назад. А на коленях у нее лежит фотография, полученная совсем недавно. Мать до сих пор помнила веселый возглас почтальона, заглянувшего во дворик: «Для Параскевы Михайловой письмо из России!» Вместо того чтобы пойти, побежать к почтальону, она тогда в бессилии опустилась на скамеечку под лозой… Вот она, эта фотография, из конверта, поданного ей почтальоном. Мать смотрела в изможденное лицо сына, лежащего на дощатой кровати. Рядом с ним сидела женщина с девочкой на коленях, а другая девочка стояла подле нее. До самой земли поклонилась бы мать этой незнакомой женщине, уехавшей вместе с Николой в Сибирь и ставшей там его опорой, радостью, утешением. Велика и бескорыстна может быть любовь женщины.

Мать перевернула фотографию и, разглядывая строчки, написанные неверной рукой тяжелобольного сына, прочла по памяти:

— Моей дорогой матери посылаю этот портрет… Скоро мне придется проститься с этим миром… Как хочется хоть перед смертью тебя обнять… Тут ты увидишь моих милых детей и мою подругу. Очень мне хочется, чтобы они были с тобой…

С тех пор как пришла от сына фотография, мать, не сознаваясь даже самой себе, с гнетущим чувством ждала, когда еще раздастся голос почтальона: «Параскеве Михайловой письмо из России». То будет последнее его письмо.

Мать спрятала фотографию и тяжело поднялась с колен. Постояв над сундучком, она вдруг стала торопливо поправлять платок на голове, подтыкая под его край выбившиеся пряди волос. Потом вышла из своей комнатки, потушила огонь в очаге на кухне и решительно направилась к воротам.

XVIII

Мать шла по улице походкой занятого человека, который не может терять даром времени. В одном из переулков в центре города она разыскала дом, в котором жила Елена.

— Баба Параскева! — воскликнула Елена, отступая от порога. — Что-нибудь случилось?

Она взяла гостью под руку и провела в свою небольшую комнатку. Мать, опустившись на стул, расправила складки своей широкой юбки.

— Меня никто не просил заходить к тебе, я пришла сама, — сказала мать, — так подсказало мне мое материнское сердце. Один мой сын в Сибири, я ничего не могу для него сделать. Но у меня есть еще один сын, которому очень плохо. И я подумала, что должна помочь ему, хотя он и ни о чем меня не просил. — Мать смотрела на девушку своими светлыми добрыми глазами. — Елена, — произнесла она мягко и просительно, — приди поговори с Георгием, ему плохо, он страдает.

Елена тревожно наклонилась к гостье:

— Что с ним?