Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

— Люба уехала в Сербию, это его мучает, — произнесла мать и, заметив, что девушка хочет что-то сказать, продолжала: — Подожди, выслушай меня. Мне трудно с ним говорить, я старею и не знаю вашей новой жизни. А ты молода, ты лучше поймешь Георгия, и он поймет тебя.

Елена остановила гостью, вновь прикоснувшись к сухощавой ее руке:

— Что ты говоришь, баба Параскева? Почему уехала Люба? Я ничего не понимаю.

Мать развела руками:

— Я сама не знаю. Одно только могу тебе сказать: Георгию плохо, он страдает. Пойди к нему.

— Люба уехала от Георгия! — воскликнула Елена и прикоснулась к губам тонкими пальцами, словно испугавшись тех слов, что вырвались у нее.

Мать тяжело вздохнула.

— Мы часто думаем, — медленно заговорила она, — что все люди живут так, как нам хочется, чтобы они жили. Но у каждого своя жизнь, она идет сама по себе, не спрашивая у нас совета. Много горя пало на мою голову, прежде чем я стала это понимать. Но я до сих пор не научилась склонять голову перед несчастьем. Может быть, бог когда-нибудь покарает меня за непокорность и непослушание… Ты должна пойти к Георгию, поговорить с ним…

Под взглядом матери Елена отвела глаза и приложила ладонь к горевшей щеке.

— Смогу ли я?.. — произнесла она, словно спрашивая сама себя. — Это совсем не дело врача.

— Ты дружила с Любой, — сказала мать, — он поверит тебе.

Елена закрыла лицо руками.

— Боже мой! — прошептала она. — Что же я, девчонка, могу сделать?

— Больше мне некого просить…

Елена долго молчала.

— Хорошо, — сказала она, — я пойду.

Елена пришла к нему вечером. На приветствие девушки он безразлично, молча качнул головой, словно не в силах был оторваться от своих дум. Уголки его плотно сжатых губ, едва прикрытых усами, были опущены, веки тяжело нависли над глазами. Большой сильный человек не хотел или не мог скрывать придавившее его горе.

Елена присела на стул напротив Георгия. Профессиональная привычка врача сдерживать свои чувства помогла ей в первые минуты подавить робость.

— Георгий, что с тобой такое, скажи? — спросила Елена и сама поразилась естественности своего голоса и спокойствию, звучавшему в нем. Может быть, в первый раз за те несколько лет, в течение которых она знала Георгия, она почувствовала, что уже перестала быть той несколько восторженной девочкой, какой приехала на родину из Женевы после окончания медицинского факультета. Она слепо отдавалась своему чувству, боготворила этого человека, преклонялась перед ним и все-таки не понимала его. Теперь выдуманный в ее девических грезах герой стал реальным, земным человеком, нуждавшимся в ее помощи.

— Ты слышишь меня, Георгий, что с тобой? — настойчиво повторила она и осторожно коснулась его плеча.

— Ничего… — ответил он.

— Где Люба? — Елена опять тронула его за плечо.

— Она ушла…

— Она придет! — вдруг сказала Елена.

Георгий медленно повернулся к девушке, посмотрел на нее каким-то странным взглядом, точно впервые увидал. Елена не опустила глаз.

— Откуда ты знаешь? — спросил он.

— Я тебе говорю, Георгий, она вернется. Я знаю, она вернется.

Георгий тяжело вздохнул и болезненно нахмурился. Потом бросил на нее косой, сверкнувший взгляд.

— Этим нельзя шутить, — пробурчал он.

— Ты похож сейчас на ребенка, — усмехаясь, сказала Елена. Ей вдруг захотелось потрепать его спутавшиеся, густые волосы.

— Девчонка! — воскликнул Георгий. — Когда ты научилась так разговаривать?

Елена сжалась, ей захотелось выскочить из комнаты. Она собрала все свое мужество.

— Как ты разговариваешь с женщиной!

Георгий насупился, засопел и повернулся к ней спиной, всем своим видом говоря, что не желает иметь с ней никакого дела. Вдруг он резко обернулся:

— Да говори же, в конце концов, что ты знаешь? Она тебе писала или ты разговаривала с ней перед отъездом?

Елена встала и начала медленно отступать к двери, растерянно глядя на него. Что она могла ему ответить? Она боялась расплакаться и расстроить его еще больше. Скорее уйти, скорее…

Георгий вскочил и быстро подошел к ней.

— Извини, Елена, — просто сказал он, — я веду себя и в самом деле глупо. Ну… я не буду больше. Сядь, пожалуйста, прошу тебя.

Елена стояла перед ним и молча слушала его извинения.

— Нет, я не останусь, — строго сказала она, в упор глядя на него. — Успокойся, возьми себя в руки, тогда мы поговорим. Я могу только сказать тебе еще раз: она вернется…

Я не выдумал отъезда Любы в Сербию ради «интересности» сюжета. Так действительно было.

У повести-документа есть свои законы рождения, не похожие на законы научно-исторического исследования. Иногда мне приходилось писать некоторые сцены, руководствуясь лишь побочными данными и впечатлениями от облика Димитрова, которые возникали после всего, что я прочитывал или слышал о нем от людей, хорошо его знавших.

Но и главные события и решающие конфликты характеров — не произвольная выдумка автора.

Нет, я не выдумал отъезда Любы. В записках старой коммунистки, ныне уже умершей Елены Кырклийской — той самой Елены, которая изображена в моей повести в пору, когда была молодой, яркой девушкой, я прочел следующие строки: