Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

Стамболийский заглянул в дышавшее жаром лицо Георгия. В его взгляде не было ни озлобления, ни раздражения, скорее любопытство.

— Вы безумец, — сказал Стамболийский. — Даже сейчас, когда мы так близки к власти в результате наступившего кризиса монархии и военного краха, вы толкуете о нашей слабости. Но я вас уважаю за бескорыстие и бесстрашие. Понимаю, что вас ослепляет и лишает внутренней свободы поклонение Марксу и Ленину… Сословные интересы всегда самые дорогие и прочные для людей. У вас нет этой силы.

Георгий не отвечал. Они шагали почти рядом и как будто врозь.

— Даже тюрьма ничего не могла поделать с вами, — сказал Георгий.

Стамболийский усмехнулся:

— Если бы вы знали, какие приступы бешенства охватывали меня здесь, особенно по ночам. Но я многое обдумал и стал еще тверже в своих убеждениях. Я никогда не изменю им.

Несколько дней Георгий не встречал Стамболийского. Вскоре он узнал, что Стамболийский освобожден. Горько и душно стало Георгию в тюрьме. Он догадывался, почему Стамболийского, приговоренного к пожизненному заключению, освободили. Даже в тюрьму проникли вести о прорыве англо-французскими войсками Салоникского фронта. В канун военного разгрома Стамболийский кому-то понадобился.

За горными хребтами, на западе, в заскорузлых от соли гимнастерках, пыльная, с засохшей кровью на потемневших бинтах, отступала после прорыва фронта войсками Антанты в районе Добре-Поле болгарская армия. Георгий понимал, как тяжело шагается сейчас солдату. Кто скажет, в какую сторону повернется оружие в солдатских руках, если в сердцах скопилось так много горя и гнева? Русская революция — притягательный пример. Фердинанд понимает это и ждет помощи Стамболийского. Неужели не разгадает крестьянский вождь царских интриг, даст себя обмануть?

Ночью, когда он раздумывал над этим, во дворе тюрьмы вдруг поднялась стрельба. Георгий вскочил, кинулся к окну. Пули щелкали о стены, отбивая штукатурку, стоять у окна было опасно. Только на утренней прогулке он узнал: в Радомире восстала целая армия, солдаты вышли из подчинения и требовали наказания виновников войны. Вчера вечером прибыл санитарный поезд из Радомира с ранеными. Часть из них расстреляли на железнодорожных путях, часть загнали ночью в тюрьму. Стража стреляла по окнам и стенам, опасаясь бунта.

Подошел один из заключенных, протянул Георгию руку. Неразбериха в тюрьме ослабила бдительность охраны.

— Ты ли это, Иван? — обрадовался Георгий, крепко сжимая руку шахтера. — Что ты здесь делаешь?

— Ищу тебя, — сказал Иван.

Лицо его почернело от усталости, как говорится, один нос остался. Он стал рассказывать…

Вчера сразу же после того, как все узнали, что целая армия восставших солдат двинулась из Радомира к Пернику и Софии, перникская партийная организация направила его и еще одного шахтера в ЦК за инструкциями. Ивану и его напарнику удалось окольными путями миновать заставы и добраться до Софии. В ЦК им сказали, что солдатское восстание — это бунт и что принимать в нем участие нельзя.

— Как?! — воскликнул Георгий. — Кто тебе сказал?

— Христо Кабакчиев.

Георгий хорошо знал и любил Христо Кабакчиева. Это был старый член партии, друг Деда, член ЦК, главный редактор партийной газеты «Работнически вестник». Сомнений быть не могло: руководители центральных органов партии совершали тягчайшую ошибку.

— Но, может быть, ты что-то не понял? — спросил Георгий. — Как может партия, призывавшая солдат на фронте повернуть штыки против царя, объявить солдатское восстание бунтом?

— Я говорю точно, — хмуро ответил Иван. — Ты меня знаешь, Георгий… В ту же ночь мы пошли обратно в Перник, но наскочили на патруль, и нас арестовали…

— Проклятье! — Георгий был вне себя от гнева. — Почему я в такое время сижу здесь!..

Я не выдумал горьких раздумий Димитрова в тюрьме об ошибках партии в оценке Владайского восстания солдат. О них пишет в своих воспоминаниях Елена Кырклийская, посетившая Димитрова в его тюремной камере. Об этом же говорит и автор книги «Бунт в 28-м пехотном полку» Халачев, увидевший Димитрова во дворе тюрьмы во время его прогулки.

И тем значительнее показались мне слова Георгия Димитрова, сказанные им через много лет, в 1948 году, в отчетном докладе V съезду Болгарской коммунистической партии. Сначала Димитров отмечал несомненные заслуги партии в ее тесносоциалистический период: глубокую верность марксизму, пролетарскому интернационализму, классовую непримиримость по отношению к буржуазии и ее агентам, непобедимую веру в силы и будущее рабочего класса, сознательную железную дисциплину.

«Тесный социализм не ставил вопроса о пролетарской диктатуре, как основном вопросе пролетарской революции…» — говорил дальше Димитров.

«Главной причиной, по которой наша партия осенью 1918 года не возглавила восставших солдатских масс, было ее доктринерство, небольшевистские взгляды, методы и пережитки теснячества…»