Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

Пожалуй, самой интересной особенностью русской революции было участие в ней земледельцев. Союз крестьян и пролетариев. Да… именно этого не хватало партии тесняков. Не в отсутствии ли союза рабочих и трудящихся деревни слабость революционного движения Болгарии? Земледельческий союз искони держался особняком, сторонился рабочего движения. Ну, а сейчас… Можно ли найти пути сближения с земледельцами? Неустрашимый противник монархии и войны, Александр Стамболийский, самый известный из лидеров Земледельческого союза, уже не один год находится в заключении. Может быть, сейчас в этой же самой тюрьме? Если это так, то возможно ли связаться с ним незаметно для тюремщиков? И как он примет попытку сближения? Сумел ли он, сидя в тюрьме, перебороть крепко засевшее в нем крестьянское недоверие к городской бедноте, у которой нет ни кола ни двора? Тюрьма ведь многому учит.

У Георгия была давняя и необыкновенная встреча со Стамболийским. Тогда он впервые и понял, как сложен этот мужицкий сын, ставший учителем, потом политиком, лидером крупнейшей в Болгарии политической партии. И все-таки оставшийся в душе крестьянином.

Однажды на заседании Народного собрания Александр Стамболийский поднялся со своего места и, вытянув вверх сильную руку с широкой ладонью, обратился к царю Фердинанду:

— Вы не можете говорить от имени народа, вы не имеете права представлять чужой вам народ, вы не знаете его нужд и забот… Вам не место в Болгарии! — выкрикнул он. — Народ сам должен решать свою судьбу!..

Сильный голос Стамболийского, его крепкая, громоздкая фигура с поднятой рукой произвела на всех неотразимое впечатление. В зале наступила настороженная тишина. Фердинанд, в прошлом мелкий немецкий князь Саксен-Кобург-Готский, избранный князем Болгарии, а затем провозгласивший себя ее царем, смешался; рука его, лежавшая на подлокотнике кресла, сжалась в сухонький, посиневший от напряжения кулачок.

В другой раз Георгий и Стамболийский вышли вместе из дома Народного собрания и, неторопливо пройдя через центр города, часа два провели в небольшом ресторане.

Стамболийский, грузно привалившись к столу, потягивал густое пиво и время от времени упирался в Георгия прямым, неуступчивым взглядом. Его свивавшиеся в кольца волосы были откинуты могучей гривой. Он был на три года старше Георгия, но оба они были полны сил и чем-то напоминали друг Друга.

— Силу и чистоту дает человеческой душе земля, — говорил убежденно Стамболийский. — На земле человек становится лучше. Стоит мне только надеть крестьянские потури, в которых так свободно себя чувствуешь, как уже легче на душе. Где еще, как не на земле, можно искать полную свободу духа и естественное человеческое счастье труда?

Георгий слушал собеседника, нагнув голову и исподлобья глядя на него.

— Мой отец и моя мать, — сказал он, — не могли получить счастья, хотя и честно трудились на земле всю свою молодость. Они пришли в город искать работы, чтобы не помереть с голоду.

Стамболийский подался к Георгию, и глаза его сощурились.

— Разве я не видел обездоленных? — спросил он. — Я еще в детстве не знал сытости и достатка. И все это потому, что крестьяне, трудом которых живет человечество, не имеют власти. Историческая не-справ е дл ив ость!

— Они одни не смогут ее взять, а тем более удержать, — сказал Георгий.

Стамболийский с шумом отодвинул стул и поднялся. Лицо его горело и потому казалось еще более налитым жизнью. Поднялся и Георгий: он вовсе не собирался уступать в споре, который они вели.

— Я поклялся отдать жизнь за народную власть! — крикнул Стамболийский. — Жизнь!..

К ним повернулись посетители за соседними столиками.

— Сядьте, — сказал Георгий. — Все это слишком серьезно, чтобы вызывать здесь переполох.

Стамболийский и Георгий опустились на свои места. Стамболийский опять навалился грудью на край стола и беспокойно дышал, глядя куда-то в пространство.

— Не правда ли, как странно: оба мы прожили тяжелое детство и узнали, что такое нужда, и все-таки не можем понять друг друга.

— Вы оторвались от той почвы, которая вскормила вас, — сказал Стамболийский. — Вы связались с городской беднотой, выбитой жизнью из разных сословий, лишенной всяких устоев. Многим этим людям место в тюрьме.

Георгий вспыхнул.

— Если бы я услышал это не от Стамболийского — антимонархиста и противника войны, я бы ответил иначе. Городская голытьба и бездомники, как вы изволили сказать, достойны уважения, внимания и заботы. Что же касается тюрьмы, то в наше время за решеткой часто находятся невинные люди.

Стамболийский хмыкнул, в холеных, подправленных вверх усах его заиграла усмешка.

— Мне было бы легче в тюремной камере, чем вам, — сказал он. — Вы собрались в свою партию из разных сословий — это искусственное образование. А я, так же как и мои товарищи, — из одного, крестьянского. Нам проще понять друг друга и найти поддержку среди своих. Самые прочные связи — сословные.

Георгий оценил усмешку собеседника, сумевшего сдержать раздражение.

— Мы всегда одобряли вас за смелость и непреклонность, — сказал Георгий. — И мы этого не скрываем.