Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

Спустя много лет документы Военно-исторического музея Болгарии раскрыли тайну подготовки судебной расправы над Димитровым. В июне 1918 года штаб действующей армии направил в Перник офицера-разведчика. Он тщательно собрал сведения о революционной деятельности Димитрова и в подробном донесении сообщал, что Димитров в течение десяти лет систематически посещает Перник, занимается распространением социалистических идей. Доверие и преданность ему рабочих из года в год растет. С начала 1918 года на собраниях, устраиваемых Димитровым, обсуждается возможность революции в Болгарии по образцу русской.

Никто, кроме узкого круга лиц, не знал, что военный министр дал распоряжение военно-полевым судебным органам во что бы то ни стало осудить Димитрова и что в канцеляриях военного прокурора до начала процесса уже готовился суровый приговор…

XXIV

В ожидании суда Георгий составил и распространил нелегальную листовку о Советской России, по-прежнему громил врагов партии в Народном собрании и в общинском совете.

И Георгий и Люба хорошо понимали, что власти готовят расправу и каждый день приближал разлуку, может быть, на долгие месяцы, может быть, на годы. Они были особенно внимательны и нежны ДРУГ с другом в эти весенние и летние месяцы 1918 года.

Однажды вечером, возвращаясь домой из синдикального союза, Георгий и Люба остановились под густой тенью платана около своей скамейки. Они стояли почему-то поодаль друг от друга и долго молчали.

— Как ты останешься без меня? — наконец спросил Георгий, не приближаясь к ней, точно их уже разделила тюремная стена.

— Я буду жить так, чтобы ты чувствовал себя легче там, в тюрьме, — тихо ответила Люба.

— Тебе будет плохо…

— Я буду сильной, если и ты там останешься сильным. Никто не должен знать, что мы страдаем, и страдания наши не должны нас ослаблять.

— Они не дождутся от меня унижения! — Георгий взял Любу за руку, они медленно пошли по дорожке парка…

Летом военно-полевой суд, несмотря на энергичную защиту Димитрова, приговорил его за «подстрекательство военнослужащих к неподчинению начальству» к трем годам строгого тюремного заключения. Георгий подал апелляцию, Чрезвычайный военно-полевой суд рассмотрел ее и оставил в силе приговор первой инстанции. В тот же день военный министр Андрей Ляпчев с необыкновенной поспешностью утвердил решение суда, а через сутки, 29 августа, осужденный был водворен в одиночную камеру Центральной софийской тюрьмы. То, чего Георгий и Люба опасались, совершилось…

Как ни убеждала себя Люба, что ей следует оставаться мужественной и спокойной и не терять голову, отсутствие Георгия болью отозвалось в ее душе. Она без жалоб и слез продолжала выполнять обычные свои обязанности в доме, и ей казалось, что никто из домашних не видит ее страданий. Хоть одно это было хорошо: утешения для нее стали бы мукой.

Однажды вечером мать сказала Любе:

— В пятницу бывает базар. Хочу пойти купить продуктов для Георгия. Не знаю, хватит ли у нас денег? Время такое голодное, какого еще не было в Болгарии, продукты очень дороги…

Люба словно очнулась от тяжкого сна. Мать своим замечанием о деньгах добилась того, что не смогли бы сделать самые теплые слова утешения, — пробудила Любу к действию.

Деньги! Нужны деньги, чтобы помочь Георгию перенести еще одно испытание!.. Было время, когда Люба, работая в дорогом ателье Полицера в центре города, на улице Леге, получала так много денег, как никто в семье Димитровых не зарабатывал. Надо опять работать белошвейкой, чтобы Георгий в тюрьме не потерял здоровье.

На другой день после разговора с матерью Люба ушла искать заказы в богатых ателье и мастерских. Еленка и вернувшийся из деревни Тодорчо тоже ушли, видимо, к своим молодым друзьям из партийного клуба, и мать осталась совсем одна в затихшем доме.

Медленной, усталой походкой пошла она по дворику между раздавленными в пыли лилово-бурыми, похожими на засохшие пятна крови переспелыми ягодами шелковицы, падавшими с ветвей, но так и не взяла в руки веника, чтобы подмести у скамейки под деревом. И августовский зной, и раздавленные ягоды на засохшей земле, и засиневшие гроздья винограда, и остекленелые натеки красноватой смолы на персиковом дереве — все было издавна знакомым и родным ее сердцу. Но сейчас ничто не радовало мать.

Георгий… После того памятного для нее митинга, когда опа впервые услышала, как ее сын говорил с людьми, он особенно стал ей дорог. Да и для него тоже — она чувствовала, понимала всем своим материнским сердцем — этот митинг не прошел даром. Сын и мать стали еще ближе, роднее друг другу. И вот его отняли у нее, заключили в тюрьму.