Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

В долгие дни и ночи изнурительных допросов, размышлений один на один, тоски по Любе Георгий не мог простить себе неосмотрительности и беспечности. Он винил себя в том, что не сумел попасть к Ленину, о котором неотступно думал многие годы. Ведь он стремился ближе узнать этого человека, чтобы вернее искать путь среди скал к тому бесконечному восхождению, из которого состоит вся человеческая жизнь!..

Когда-то давно, в начале века, с прямолинейностью юноши Георгий искал себе примеров для подражания. Его увлек образ Рахметова, героя романа Чернышевского «Что делать?». После работы в типографии он читал книгу ночами, вслух разговаривал с Рахметовым, заучивал целые страницы… Рахметов покорил его воображение своей неустрашимостью и твердостью, стремлением закалить волю в борьбе с трудностями и лишениями, подчинить личные желания борьбе за высокие идеалы.

Георгий стремился подражать Рахметову в его привычках и поведении, в его манере держаться, спал на твердой постели, даже подкладывал на постели гвозди, как это делал Рахметов, чтобы закалить себя и научиться не поддаваться слабости.

Но вскоре Георгий понял, что слепое подражание Рахметову вряд ли сделало бы его похожим на Рахметова. Как бы ни был умен, ярок, героичен человек, простой слепок с его жизни останется мертвой маской, ибо новая жизнь никогда не терпит повторения. Прозреть и найти свой собственный путь, не похожий ни на чей другой, помог ему Чернышевский, толкнувший его на беседы с самим собой, пробудивший в нем жажду правды, стремление познать жизнь. До сих пор он помнил слова любимого писателя: «Говори же всем — будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее сколько можете перенести: настолько будет светла и добра и радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего…»

О Ленине Георгий услышал вполне сложившимся человеком. Он уже понимал беспощадность той борьбы, которой посвятил себя. Но он не только вчитывался в работы Ленина, не только искал в них политических и философских откровений. Давно с силой необыкновенной его увлек образ самого этого человека. Нет, Георгий не искал теперь примера для подражания. Он видел в Ленине советчика. Он хотел постигнуть через Ленина мудрость своего времени и таким путем обрести ясность мысли и действия. Георгий жаждал встречи с этим человеком и для того, чтобы проверить свое представление о нем, и для того, чтобы лучше понять самого себя. И тем тягостнее для него теперь была неудача с поездкой в Москву.

Протесты прогрессивной общественности и Болгарской и Румынской компартий, а также вмешательство Советской России вырвало их с Коларовым из рук румынской контрразведки. Они вернулись в Болгарию в тот же самый порт Варна, из которого вышли в море на лодке двадцать четыре дня назад. Круг замкнулся. Но для Георгия это было не возвращение к исходной точке, он понимал, что прошел одним из каменистых и опасных участков все того же бесконечного восхождения. На родине Георгий узнал подробности их спасения. Помощь оказала Россия. Вновь душевные силы стали пробуждаться в нем: он угадал за ультимативной нотой советского народного комиссара по иностранным делам Чичерина правительству Румынии ум, волю, личность Ленина. Работа с утра до вечера помогла ему окончательно преодолеть душевный кризис. «Работать и работать! — говорил себе Георгий. — Рано или поздно я буду у Ленина…»

Любы все еще не было в Софии. Георгий не щадил себя, оставляя для отдыха лишь несколько ночных часов. Жить по-другому после всего того, что произошло, жить по-другому, без Любы, он не мог. И все же глухое, мучительное беспокойство не давало ему покоя.

С тех пор как он вернулся в Софию, ни писем, ни телеграмм от Любы не было. Он отправил ей две тысячи динаров с оказией, телеграмму, заказное письмо — и все без ответа.

В партийном клубе в руки ему попался кем-то оставленный югославский журнал «Будущность». Георгий раскрыл его, и в глаза ему бросилась подпись под столбцом стихов: Любица Ивошевич. Он одним дыханием прочел стихи. Сомнений быть не могло: перед ним — стихи Любы, первое случайное известие о ней. Он сунул журнал в карман брюк и вышел на улицу. Ему хотелось остаться наедине с новыми стихами Любы, так неожиданно дошедшими до него. У храма святого Николы он разыскал в сквере скамейку в глубокой тени под платаном — ту самую скамейку! — опустился на нее и углубился в чтение.

Стихи полны были музыкального ритма, выразительны. Но более всего волновало то, что Люба облекла в поэтическую форму пережитое ею самой. Перед ним не пустое стихоплетство еще одной сентиментальной поэтессы, а редкое и счастливое соединение поэта и революционера, поэзии и жизни, сильного поэтического чувства, житейского опыта и точного ощущения революционной борьбы пролетариата. Поэтический дар Любы с большой силой пробудился вновь. Что же тому причиной? Перемена обстановки, отдых, лечение? Но такие стихи не пишутся на отдыхе, от них веет ветром революции.