Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

Склонившись над журналом, Георгий читал:

Я спотыкалась не раз, вновь поднималась и шла.
Веру в грядущие дни я средь тревог сберегла.
Да, я плебейка! Во мне зависти нет к господам.
Битвы растили меня — этим я только горда!

Он снова и снова перечитывал все три стихотворения. Сколько в них зрелого чувства и силы!

Но где же сама Люба?

Он оборвал эту мысль, устыдившись невольной слабости. Какое значение могут иметь его душевные муки, вызванные молчанием Любы, перед чудом обновления ее личности, перед расцветом ее поэтического дара, таланта революционера?

Он поднялся, закинул руки с журналом за спину и медленно пошел по дорожке сквера. Потом зашагал по улицам города просто так, никуда не торопясь, не думая ни о своих делах, ни о речах и статьях. Георгий шел туда, где бывали они с Любой, вспоминал слова, которые они говорили друг другу, интонации ее голоса.

II

Люба приехала неожиданно. Стояла ранняя осень. Солнце отцветало в пропыленном за лето, еще не успевшем отстояться и по-осеннему прозрачно остекленеть, мутноватом небе. На вокзале было душно, пахло смазочным маслом, отдававшим керосином, и густым яблочным настоем из корзин пассажиров. Люба спокойно сошла по ступенькам вагона и направилась к встречавшему ее Георгию. Ее загоревшее лицо было полно радости и света, но в движениях сквозила какая-то поразившая Георгия сдержанность. Он взял у нее чемодан. Они перешли через разогретые солнцем железнодорожные пути у вокзала и зашагали по улице, молчаливые и отчужденные.

— Я читал твои стихи в «Будущности», — сдержанно сказал Георгий. — Читал и понял…

— Что ты понял? — так же сдержанно спросила Люба, мельком взглянув на него.

Несколько шагов Георгий прошел молча, глядя себе под ноги.

— Самое главное для меня, — заговорил Георгий, — сознавать, что ты победила все невзгоды и сумела стать самостоятельной яркой личностью, поэтом-революционером. Но ты так странно встретила меня сейчас у поезда.

— Георгий, — заговорила Люба. — Я сама не могу объяснить, что со мной случилось. Я ехала к тебе и торопила про себя колеса: «Скорее, скорее!» Я хотела быть с тобой, смотреть на тебя, слушать тебя, гладить твои волосы. А когда увидела, во мне вдруг что-то точно оборвалось. Не знаю почему. Может быть, я боялась каких-то перемен во мне — ведь мы так долго не виделись. Или просто отвыкла от тебя…

— Боже мой! — воскликнул Георгий. — Люба! Моя Люба! Ты знаешь, — торопливо заговорил он, опуская чемодан на землю и беря ее руку в свои широкие ладони, — мы точно заново открываем и узнаем друг друга.

— Я приехала сюда, и в этом для меня все: и работа, и ты, и мои стихи. Я должна работать и работать, как ты говоришь, иначе погибну, как личность, погибну раньше, чем дано природой. Я хочу, чтобы ты знал это и никогда ни в чем не винил ни себя, ни меня.

— Да! — с трудом сказал он. — Я тоже это понял. Обещаю тебе.

Вскоре Георгий стал готовиться к новой поездке в Россию. В будущем двадцать первом году в Москве созывался первый учредительный международный конгресс революционных профсоюзов. Георгия избрали делегатом от синдикального союза. Ожидалось, что на конгресс приедут делегаты из нескольких десятков стран. Международное рабочее движение вступило в новую полосу: на конгрессе предстояло выработать тактику борьбы за улучшение положения рабочего класса, теснее связать профсоюзное движение с Коминтерном.

Георгий понимал, что Ленин принимает самое деятельное участие в созыве конгресса. То, о чем Георгий мечтал много лет, то, к чему готовил себя, должно было наконец совершиться: он встретится с Лениным. Конечно, и сейчас поездка могла сорваться, надо нелегально пересечь границы нескольких государств, раздобыть паспорт, валюту. Но он давно решил, что не остановится ни перед какими опасностями и испытаниями. «Действуй, Георгий, действуй, — и думал и говорил он сам себе. — На Гамлета клевещут, когда говорят, что размышления ослабляли его волю и дела. Прочь беспечность и неосмотрительность — это они, а не размышления и страсть главные враги действия…»

В январе Георгий был уже в Вене. Он подробно писал Любе о рабочем движении Австрии, Германии, Франции. Он знал, как благодарна будет Люба за эти письма о политической жизни Европы. Она почувствует себя рядом с ним, снова получит так необходимую ей порцию свежего воздуха борьбы, без которой не может жить, не может писать Стихов.

Он встречался с коммунистами разных стран и как бы ощущал освежающий ветер, проносившийся над Европой. Как-то в начале января в Вене Георгий присел к столу у себя в номере гостиницы.

«Милая, дорогая, незаменимая моя Люба! — писал он. — Собираю сведения о положении в разных странах и изучаю новейшую русскую коммунистическую литературу, которой нет в Болгарии.