Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

— Что же мы сидим здесь? Георгию плохо, его хотят судить за то, в чем он не виноват, а мы сидим сложа руки и ничего не делаем. Надо ехать к нему, в Германию!

— Это не так просто, мама, — сказала Магдалина, удивляясь в душе, что матери, которой исполнился семьдесят один год, пришла такая мысль.

Через два дня, когда за столом собралась семья и все, как обычно, после молитвы перед обедом сидели молча и смотрели на незанятое место Любчо, баба Параскева сказала, что вернется к себе в Софию и узнает у добрых людей, как можно поехать в Германию.

Стефан тяжело вздохнул и, опустив глаза, ничего не сказал. Магдалина с живостью посмотрела на мать.

— Ты права, — сказала она. — Я думала о том же два дня назад. Мне кажется, надо попытаться. Если нас пустят, поедем вместе.

Стефан не возражал. Магдалина многое решала в семье сама. Он только спросил, как же быть с детьми, и Магдалина пообещала попросить кого-нибудь из родных на это время переселиться в их дом.

XXIII

Баба Параскева покинула Самоков и вернулась в Софию. Здесь было необычно для ранней осени слякотно и холодно. С Витоши тянуло сырым ветром, хотя листва в парках, омытая каплями оседавшего на деревья тумана, еще зеленела. Бабе Параскеве не было, как прежде, одиноко в старом доме на Ополченской. Все ее мысли теперь были заняты тем, как уехать к сыну.

Вместе с матерью Танева, такой же древней старушкой в черном платке, она пошла в германское посольство. На ступеньках крыльца обеих старух схватила болгарская полиция. Их стащили на мостовую, повели в полицейский участок. На другой день выпустили.

Нетвердой походкой возвращалась баба Параскева домой. Когда она шла по Ополченской, знакомые, узнавая ее, низко кланялись. Об ее аресте писала газета «Вик» («Голос») — единственная в Болгарии, которая вела кампанию за освобождение Георгия Димитрова. Редактор ее Тодор Генов издавал газету как частное лицо, но негласно был связан с подпольным ЦК компартии. «Вик» читали в окраинных кварталах, и рабочий люд с Ополченской приветствовал свою бабу Параскеву, давно уже здесь не появлявшуюся.

Ночью кто-то громко постучал в ворота. Бабе Параскеве еще не спалось. Она накинула на плечи шерстяной платок и вышла в темный двор. Не спрашивая, кто стучит, — одной ей нечего было бояться — она открыла калитку. На улице стоял Борис и еще трое. Сзади них в темноте на мостовой маячил фаэтон.

— Мама! — воскликнул Борис, бросаясь к бабе Параскеве. — Милая моя мама!

Он бережно обнял ее и поцеловал в морщинистую щеку. От него пахло духами.

— Если ты пришел ко мне, проходи в дом, — сказала мать. — Я всегда тебе рада…

— Не сердись, мама! — сказал Борис. — Я услышал, что тебя выпустили эти звери, и пришел сказать, как я люблю и уважаю тебя. — Нагнувшись, он обернулся к товарищам и махнул им рукой. — Пошли мама приглашает нас, вы же слышали… А что я вам говорил?.. Нет матери лучше, чем наша мать. Входите, ребята!

Мать пропустила поздних гостей и закрыла за ними калитку.

— Мы не пойдем в дом, — сказал Борис, останавливаясь у старой лозы. — Там слишком жарко для нас, надо прохладиться. Мы посидим под лозой, которую я помню с детства. Она много знает, лоза… — Он погрозил пальцем в темноту. — Где у тебя фонарь?

Мать принесла зажженный фонарь, поставила на столик. Все присели на скамеечки. Борис принялся выгружать из своих карманов и карманов друзей сладости и пирожные.

— Все это мы прихватили тебе, мама, — говорил Борис, протягивая ей пирожное. — Я всегда думаю о тебе.

— Спасибо, Борис, — говорила мать, беря угощение. — Спасибо, что ты подумал обо мне.

— Мы подняли бокалы за твое здоровье, — сказал Борис. — Как мы могли не произнести этого тоста! — Борис кивнул на своих товарищей. — Я привез тебе музыкантов. Целый оркестр! Скажи, что тебе сыграть, и они сыграют.

— Поздно, Борис, проснутся соседи, — сказала мать. — Уезжайте по домам, вас ждут ваши жены.

— Сейчас ребята сыграют тебе, и мы поедем к нашим женам. — Борис повернулся к друзьям. — Играйте, ребята, «Интернационал». Здесь живет мать р-р-революционера. Давай, ребята, громче! «Интернационал» — назло фашистам!..

Утром пришли за бабой Параскевой из редакции газеты «Вик» от Тодора Генова. Она накрылась своим черным платком, защищающим от моросившего дождя, и вышла на улицу.

В редакции высокий, молодой, с веселыми глазами редактор Тодор Генов спросил бабу Параскеву, согласится ли она выступить на митинге перед германским посольством в день начала суда над ее сыном.

— Я никогда не говорила перед людьми на митингах, — ответила мать. — Я не знаю, что говорить, когда передо мной много людей.

— Ничего не нужно говорить, — сказал Тодор Генов. — Достаточно и того, что все будут видеть мать Георгия Димитрова.

— Я такая же мать, как и другие болгарские матери, — сказала баба Параскева, — но если это может помочь Георгию, я приду на митинг, хотя один раз меня уже прогнали от германского посольства.