Тризна

В общем, я убедился, что мне по силам только создавать гравитационное поле для отдельных романтиков. Вытаскивать их из серости. Хотя, как и это делать, не очень понятно. Вот в таком вот состоянии между небом и землей я сейчас и пребываю. Довольно часто летаю на родину, но тоже лучше всего себя чувствую в полете. Вот так бы летел и летел. Только иногда хочется полежать на облаке – уж очень пышно взбиты эти перины.

Бахыт улыбался, пряча неловкость, будто случайно уцелевший камикадзе.

– Для нас, для камикадзей, это, пожалуй, и есть самое лучшее – лететь и не приземляться, – сказал Олег, чтобы прервать затянувшуюся паузу. – Может, еще по графинчику саке? Пока за окнами беснуется буря.

Хорошенькая гейша в пилотке из пионерского галстука обернулась необыкновенно скоро.

– Ну что, друзья, – Олег поднял теплый тяжеленький стаканчик. – Мы убедились, что в своем внутреннем мире каждый действительно прав и действительно заслуживает сострадания. Как говорил еще один незабвенный друг нашей юности, никто лучше нас самих не знает, до чего мы хороши.

– Я все ждала: обо мне кто-нибудь наконец вспомнит? Нет, все на эту дурочку облизываетесь, – под рыжим Галкиным чубчиком снова проступила обиженная хорошенькая болонка.

– Галочка, ну что ты, мы, наоборот, хотели выпить, чтобы больше не отвлекаться. Итак, выпьем за то, чтобы вечно лететь и никогда не приземляться! А теперь слово нашей дочери полка. Единственной женщине среди нас, мужланов. Другой не было и не будет.

Я жила на проспекте Просвещения, и на свою беду была самой просвещенной в классе. И ужасно тосковала, что все мальчишки глупее меня. И в институте я целые годы была счастлива, оттого что меня окружали парни, которыми можно было восхищаться. Тем более что я среди них была единственная девушка. И я очень оберегала эту свою монополию. А потом они один за другим начали жениться. И не на мне. И все они обожали нашего общего учителя, говорят, гения, но я в этом не разбираюсь – для меня и Сева гений, и Кот гений, и Бах… Да вы все, по-моему, очень умные. Но вы же мне внушили перед ним такой трепет, что когда он меня насиловал, я и пискнуть не смела. Я надеялась, что кто-то из вас как-то за меня вступится, но вы все делали вид, будто так и надо.

От громового удара все припали к столу, но звон разлетевшихся стекол чуть-чуть всем вернул сознание: если есть чему лететь, по чему разлетаться, значит, мир еще не полностью обрушился.

«Мертвая рука!» – сверкнуло у Олега в голове, и он ринулся к выходу: удар грянул вроде бы там. Гейша в своей аккуратной пилоточке, осыпанная мелкими сверкающими осколками, лежала ничком ногами к двери, через высаженное стекло которой ее стегали водяные струи, размывая расходящееся по японским ирисам кровавое пятно (Пит Ситников… Тетка в луже крови…). Но это было еще не самое чудовищное. В образовавшемся проеме вниз головой висела черная человеческая фигура, и Олег успел увериться, что сошел с ума, прежде чем успел опознать перевернутого самурая, приветствовавшего гостей наставленным коротким мечом.

С окровавленного конца самурайского клинка ветер срывал алые капли и мелкими брызгами разносил их по вестибюльчику.

Не замечая хлещущих струй, Олег упал на колени перед гейшей и, не опасаясь порезаться, смахнул с нее стекла. Середина кровавого пятна находилась под правой лопаткой, и ткань в этом месте на глазах темнела и набухала. Олег попытался придавить ладонью невидимый кровавый источник, но кто-то отбросил его руку.

Галка! Она уверено ввела указательные пальцы в разрез блузки, которого Олег не разглядел, и разорвала японские ирисы от воротника до полы. На белой окровавленной спине под черным узорчатым лифчиком открылся небольшой вертикальный разрез, из которого толчками выдавливалась темная кровь.