Тризна

– Мы все когда-то были чудными ребенками. Но мы сумели выдержать жестокость и подлость мира, а он не сумел. Теперь он лысый, иссохший, рот ввалился – в общем, чистый дух… Он вставные зубы боится туда брать, чтоб не украли. Так что не очень отличается от тамошнего контингента, а это хроники, алкаши, зэки… На них и покрикивают, и попихивают – как в тюрьме. Костя все старается делать с опережением, чтоб к нему не прикасались. Но ободранность, советская общепитская вонь – от этого, конечно, никуда не денешься. В основном лежит на койке среди двадцати таких же богооставленных и читает что-то неземное. Типа Онеггера «О музыкальном искусстве», Пуленка «Я и мои друзья». Стравинского «Диалоги». Письма Моцарта. Письма Дебюсси. Воспоминания о Рахманинове. Переписку Мусоргского с этим чертом, Голенищевым-Кутузовым. Говорит, что таких высоких чувств никогда не встречал в отношениях мужчин и женщин.

– Это понятно, вы же, мужики, такие возвышенные… И как же твоя Светочка его в таком положении бросила?

– Ее позвала История. Она всегда любила помогать беспомощным, а теперь поняла, что самые беспомощные – это мертвые. Она верит во всю эту лабуду – ну, что человек живет, пока его помнят, и так далее. Вот она и воскрешает память, собирает рассказы, вещички. А передачи Костику и я могу носить. В тюрьме же любая дрянь лакомство.

– И что, она все российские кладбища хочет воскресить?

– Нет, только тех, кто, по ее мнению, пал за Родину. Ну, и еще попался ей на глаза.

– Она у тебя что, совсем чокнутая?

– Фантазерка. Но это примерно то же самое.

– И что же ты жрешь?

– Ноне не старый режим, полно полуфабрикатов, только разогреть. Да сейчас и столовки вполне приличные.

– Так заходи ко мне, хоть поешь домашней еды. Раз уж твоя женушка предпочитает мертвыми заниматься.

И вдруг он почувствовал, до чего истосковался по домашнему теплу, по домашней еде, по хоть какой-то женской ласке…

Ему бы сразу насторожиться, когда он увидел, что его ждет ужин при свечах, с вином и какими-то столовыми приборами, почти роскошными в сравнении с дюралевыми ложками-мисками, которые у него ассоциировались с дочкой полка со времен северной шабашки. Сейчас уже не вспомнить, что в тот вечер сработало – подведенные глаза и губы, прическа, платье вместо всегдашних брюк, музыка, полумрак, но в двухкомнатной хрущевке повеяло вечной женственностью, крылатым Эросом…