И самое тяжкое — бандиты. Куда с ними воевать. Они в бой не выйдут. Все по лесам прячутся, да из-за угла норовят.
Отдохнуть бы после похода на поляков, да на Врангеля, дак вот нет. Проклятый бандит покою не дает. И не то, чтобы он Красную Армию тревожил, нет, он мирному населению покоя не дает. Разбойничает, грабит. Села сжигает, которые за советскую власть, погромы устраивает, железные дороги портит, страну разоряет.
— Д-да, — протянул немолодой уже красноармеец, казак донской, рубака лихой — да, аж сердце болит на такое глядя. Ты за им, он от тебя, ты за им, он от тебя. И нет того, чтобы в честном бою схватиться.
— Да куды им, они и шашкой-то не владеют. У нас один казачина их пятнадцать в дыру вгонит.
— Ну, братва, ложки вынимай: картошка поспела.
— Да не больно-то разъедайся, а то скоро и «по коням».
— В карманы картошку напихаем, коли не успеем.
— Да бандитов заместо пуль забросаем. Густой хохот покрыл слова говорившего.
— Теперь-то смешки, как у костра сидим, да картошку шамаем, а как по пять суток не останавливаясь шпарим, так всех родных помянешь.
— Ну ты, не ворчи, сам знаешь, что надо.
— Да надо-то, надо, да только обидно больно, что за таким барахлом силы тратишь, гоняясь.
— Барахло-то оно барахло, да сколько в ем пакости. Ты вон смотри, что они на своем пути оставляют. Деревни разорены, крестьянство нищает, последнюю лошадь отбирают. А кто из крестьян нас когда хорошо принимал, тех и вовсе бьют. Вредная нация, что и говорить.
— И кто это ими верховодит, хотел бы я знать? Кабы поймать, ну уж и задал бы я жару.
— М-молодой еще. Не знаешь? Батька Махно. Он всему голова.
— Вот бы встретиться!
— Ну и встретимся, дурья ты голова? Ну и что?
— Убью я его.
— Ну, убьешь, а на его месте другие станут. Тут, брат, дело посерьезнее. Думаешь, они на себя работают? Грабежами, да погромами живут? Нет, братишка, не так. Они на это дело деньги получают.
— На грабежи-то?
— Да вот в том-то и дело, что не на грабежи. На то, чтобы крестьянство мутить, против советской власти восстанавливать. Вот на что. А грабежи что? Грабежи приманка
— Вот оно что, а я думал… да кто ж им деньги-то дает?
— Кто? Да буржуи дают, вот кто. Враги наши.
— Наши буржуи, русские?
— И русские и французские, и мериканские — всякие.
— Все едино одна сволочь, — вставил до сих пор молчавший командир эскадрона.
И прибавил, поднимаясь с сырой земли.
— Вот теперь и нам полегче станет. Крестьянство понимать стало, что за бандит такой, и нам помогает.
— Ну, не все помогают. Есть которые и прячут оружие для них, и шпионами у них, и самих бандитов укрывают — возразил политрук.
— Так то кулаки только. Одна рука…
— По к-о-оням, — прорезая тишину украинской ночи, грянуло…
— По к-о-оням, — перекатилось по всей стоянке.
И вмиг все засуетилось, забегало, засверкало шашками, забренчало винтовками.
Затарахтели тачанки с пулеметами.
Проскрипели повозки с тяжелым орудием.
Легкие кони рванулись… полетели шагов пятнадцать, и сдерживаемые сильными и умелыми руками выровнялись в стройные колоны, по четыре в ряд.
Полк двинулся за бандитами.
IV
Местечко Радимов, как и большинство украинских местечек, маленькое, тихое, до железной дороги 25 верст. Население все больше евреи, мелкие торговцы да беднота.
Вот уже несколько месяцев как и жить не живут и дышать не дышат несчастные жители. Кругом, все суживая кольцо, идет резня, погром. И ждет с часу на час ужасных гостей Радимов.
Каждый раз, как доходят слухи до Радимова о том, что близко банда, мигом запираются лавки, заколачиваются двери, лезут евреи в погреба да на чердаки. Да куда там! Разве поможет? И знают они, что от бандитов не помогут никакие запоры и от того так безнадежно качают головами старики. Они уже не раз переживали погромы.
— Куды едем, батька? — спрашивал ежеминутно Колька.
— Воевать едем.
— Воевать? — Колька аж подпрыгнул на седле от радости. — А с кем?
— С кем, с кем! Известно с кем. С врагами.
— А пушки у нас есть?
— И без пушек хороши будем — смеется атаман. — Обрезы да ножики не хуже работают.
Хоть и досадно Кольке, что нет пушек, ну да уж все равно! И так интересно.
Темной ночью подошли к сонному местечку бандиты. Тихо подошли. И вдруг… словно вихрь какой поднялся и разметал по всему Радимову черные страшные тени.
Тени бросились к домам, лавкам и разом все заголосило, завыло в один страшный голос.
Крики прорывались сквозь стрельбу и треск разбиваемых дверей. Они росли, ширились, и, наконец, над местечком повис один мучительный, страшный вопль.
Из разбитых окон и дверей выбрасывали вороха вещей, а иногда и людей. Людей принимали на нож, на штык, на что попало.
Врываясь в дом, бросались к сундукам, шкапам, запихивали за пазухи, в широченные штаны, а у кого были — и в мешки награбленное. Потом переходили в другой дом. То, что грабили раньше, бросали, брали новое, оттуда шли в третий, чтобы бросить награбленное во втором и так без конца.
Сначала просто убивали, кто ножом, кто прикладом. Потом этого стало мало. Опьяневшие от крови бандиты отрезали носы, уши, выкалывали глаза.