Трое у реки

Херру и союзникам это нравилось. «Йя, йя, карашо» – говорил Херр, и присылал другу Давиду сливочное масло и шнапс в виде гуманитарной помощи.

Воодушевлённые всеобщим радостным Бардаком Свободы, сменившим прежний грустный Бардак Застоя, остатние Колена (из «верных», неотколовшихся) вспомнили о своих давно забытых корнях, восходящих то ли к Ною, то ли к самому Дереву Ж.

– А не Суверены ли мы перед Отцом Нашим? – вопрошали на площадях городов и деревень разом осмелевшие чиновники мелких рангов, потрясая клочками свитков и осколками глиняных табличек.

– Ешьте, сколько сможете, – кричал им в ответ Давидка, дотанцовывая очередную присядку под одобрительное уханье свиты.

Так бы всё и продолжалось к вящему всеобщему удовольствию, да тут Совет Старейшин, до сей поры радостно приветствовавший все начитнания сюзерена, вдруг взбунтовался. То ли съел чего, то ли просто надоело казённые стулья задницами полировать.

Давид, изумлённый таким предательством, вежливо попросил их кончать базар и, на всякий случай, приказал окружить Совет Боевыми Ослами и пращниками, как раз вернувшимися с филистимских земель.

Кончилось всё мелкой дракой, кое кто остался без глаза, кого-то посадили в яму, на серый хлеб и воду. Поляну вот, где Совет обычно собирался, попалили немного, но потом – почистили, и стала как новая. В общем, легитимность отстояли, даже – укрепили.

Правда, по мере роста легитимности почему-то снижалась урожайность. И так это стало не очень, что народ даже кое-где и роптать начал – мол уже набедренные повязки с чресел спадают.

Надо было что-то срочно делать. Тут, как раз в очередной раз полыхнула на юге – в горах на границе земель аморетских. Неспокойно тут было уже не один год, но, до поры, можно было договориться с местными вождями, заслав им кож, коз и б.у. ковров из дворца.  А тут, в нарушение всех прежних договорённостей, местные возьми, да и напади на соседнюю израильскую деревню.

Давид сильно обозлился, да и случай удачный. Корпус лучников, да корпус пращников, да Ослов Боевых – собрали по всем коленам – и на юг. Народу положили – немеряно, да всё – никак. А тут на носу выборы всенародные. Замирились на скорую руку, обнялись…

Выборы Давидке были и вовсе ни к чему. Как козе – баян. Он и так – самый легитимный и всенародный. Но народ израильский – он ведь ещё с древних времён – еврей на еврее. И всё ему не так. Вспомнили, как при древних законах было хорошо – и каждому по миске гороха, и молоко козье беременным с тремя детьми, и бесплатные знахари. И как все вокруг боялись, что не дай бог… Идиллия, в общем.

Лидер у них, тоскующих, объявился. Знакомый, конечно – вместе Саулу пыль вытирали, только он музыке был не обучен, потому так и остался на уборочных должностях. И это его сильно напрягало.

Давид попервоначалу это всё с улыбкой слушал, когда ему Начальник Тайной Канцелярии докладывал – улыбка такая хорошая, широкая – не зря её народ любил – а потом улыбаться перестал, и даже где-то потерял вкус к ежеутренней стопке.

Времени оставалось мало. Пришлось по-быстрому, на скорую горячую руку кого – вниз, кого – вбок. Однако, пронесло. Хотя – просвистело совсем рядом.

Этот свист уже никогда больше не затихал в когда-то белокурой, а теперь поседевшей голове Давида. Он ещё улыбался, обнимал незнакомых женщин-депутатов, веселил труднопереводимыми шутками заморских предводителей, назначал и переназначал министров и генералов, но не было больше радости в душе его.

– Бог мой, почему отвернулся ты от меня? – вопрошал он всё чаще и чаще, но не было ответа ни на дне пустого стакана, ни в глубине круглого и слепого, как глаз падающего Голиафа, глаза телекамеры, через который всем видимая улыбка его и видимая лишь самым близким боль его летели в мир, который лежал на его плечах – плечах беззаботного мальчишки-козопаса.

   <<<>>>

«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем»

Кто сказал эти слова? Тот ли, кто придёт на смену, или тот, кто жил тысячелетия назад. Или они просто звучат в душе – вечным напоминанием страждущим и успокоением отчаявшимся?

Холодным зимним вечером, когда каждый, у кого был очаг, старался сесть поближе к огню, а у кого очага не было, с тоской смотрел в освещенные окна счастливцев – в этот вечер не стало Царя Давида. Не стало как-то рутинно, без особых потрясений. Так же, незаметно, ушел когда-то Царь Саул. Народ, уже давно привыкший ко всему, крякнув, опрокинул по стопке за «чтобы всем», занюхал кто фиником, кто огурцом солёным, немного посудачил по поводу Преемника, и, набрав нужный градус, лёг спать.

Проснувшись наутро, многие и не вспомнили вчерашнее, а если и вспомнили, то так:

– А что это нам такое спьяну привиделось?

Не привиделось. Новая эпоха начиналась под хлопание шампанского, тосты и оливье. Куда приведёт этот путь? Где завершатся тысячелетние странствия народа, идущего поперёк, идущего вопреки, с глазами на затылке и звездой во лбу, народа, коему Царь Давид был плотью от плоти…

Козопас, гусляр, выпивоха. Человек без маски. Дитя времён, ушедших навсегда.

Третий: Поход