Трое в лодке (не считая собаки)

Как-то раз, возвращаясь в поезде из Оксфорда в Лондон, писатель невольно прислушался к оживленной беседе трех пожилых джентльменов, обменивавшихся свежими впечатлениями от только что проделанной экскурсии вверх по Темзе. Вместе с ними был добродушный пес чау-чау[2] (Заметим в скобках, что число три отнюдь не случайное совпадение. По словам Джерома, англичане предпочитают совершать длительные прогулки втроем, так как двоим скучно, а четверо спутников и больше неизбежно разбиваются на группы.)

Соседи по вагону заразительно смеялись, вспоминая, какие непредвиденные затруднения у них возникли при сборах в дорогу. Первые две ночи они спали в палатке, испытав при этом столько неудобств, что на третью ночь, перед тем как отправиться в гостиницу, подожгли брезент и плясали, как дикари, пока он не сгорел. По утрам путешественники мылись в реке. Однажды один из них наступил на корку банана и нырнул в пижаме через борт. Большой запас консервированных продуктов они не смогли использовать и питались очень скудно, так как нечем было открывать жестянки.

Конфуций (так звали пса) люто враждовал со всеми встречавшимися кошками и умудрился опрокинуть на себя чайник с горячей водой. К концу пути джентльмены, чтобы привести себя в надлежащий вид, устроили в реке постирушку, но их одежда еще больше загрязнилась, и пришлось купить новую.

«Из всего этого становится очевидным, — заключает Джером, — что, услышав такую историю, я мог написать «Трое в лодке».

Вместо задуманного путеводителя для туристов получилась легкая непринужденная повесть, полная веселья и забавных неожиданностей. И даже экскурсы в историческое прошлое и описание достопримечательностей, сохранившиеся в виде привеска к повествованию, тоже выдержаны в юмористическом тоне.

В предисловии автор заявляет, что главное достоинство его книги — правдивость. Несомненно, в этом шутливом утверждении есть какая-то доля истины. В повести Джерома мы не найдем ничего невероятного, такого, что не могло бы произойти на самом деле. Можно поставить будильник на 6:30 и проспать до девяти; сидящий на руле легко может зазеваться, и лодка врежется в берег; от резкого толчка можно свалиться за борт; на дереве под тобой может подломиться сук; каждый может оступиться и упасть в канаву. Да мало ли неожиданностей встречается человеку на жизненном пути!

И все же история, рассказанная Джеромом, представляет собой одно сплошное преувеличение. Преувеличением является нагромождение комических происшествий и случайностей, подстерегающих злополучных путешественников буквально на каждом шагу, гораздо чаще, чем это бывает в действительности даже с самым большим неудачником. Преувеличения и всякого рода несообразности мы заметим и в манере рассказчика излагать события, и в его мнимой серьезности, и в его оценке повседневных явлений и т. д.

На преувеличениях и держится «юмор положений», одним из лучших мастеров которого в Англии был Джером. Такого рода юмор уходит своими корнями в далекое прошлое. Народный фарс, клоунада, комические бытовые рассказы анекдотического содержания — таковы истоки «юмора положений», воскрешенного Джеромом в более сложной и литературно обработанной форме.

В его повести «Трое в лодке» каждый отдельный эпизод подчинен комическому замыслу целого: увеселительная прогулка и отдых на природе превращаются для трех горожан, привыкших к домашней обстановке, в изнурительный труд и непрерывную войну с вещами.

Коварный чайник не хочет кипеть, барометр бесстыдно лжет, лукавая бечева так и норовит запутаться под ногами, упрямый руль не желает слушаться. Вещи становятся злыми демонами, и неумелые путешественники должны прибегать к особым ухищрениям, чтобы укротить их непокорный нрав.

Вот в какую сложную процедуру превращается согревание воды.

«Мы поставили чайник на спиртовку в носовой части лодки и удалились на корму, делая вид, что не обращаем на него внимания и озабочены совершенно другими делами.

Это единственный способ заставить чайник закипеть. Если только он заметит, что вы нетерпеливо ждете, чтобы он закипел,он даже и зашуметь не подумает».

Фокстерьер Монморанси изображен как разумное, мыслящее и даже говорящее существо. Это равноправный участник «экспедиции», имеющий свою точку зрения на вещи. На первых порах читатель даже не подозревает, что Монморанси — фокстерьер, но тем сильнее комический эффект, когда обнаруживается его истинная собачья сущность. Но и после этого автор продолжает говорить о нем, как о человеке с причудами.

«Монморанси вел себя как форменный осел». «Я обожаю кошек, Монморанси терпеть их не может». Увидев кошку, он «издавал радостный вопль... какой издал, вероятно, Кромвель, когда шотландцы начали спускаться с холма».