Троя против всех

– Да-да, – отмахивается Шику. – Мы знаем, Бангау, что лучший актер Анголы – это ты. Я сейчас не об этом. Почему это так? Почему все наши лучшие писатели – бранкуш или мулаты? Потому что африканцы ни на что не способны? Или потому, что все лучшее всегда создается теми, кто в меньшинстве? Они пишут не от избытка, а от недостатка. Чтобы выяснить для самих себя, кто они есть. И еще потому, что творчество – единственный доступный им способ отстоять свое право на голос. Доказать, что они тоже – Ангола. Поэтому в том, что они пишут, мало необязательного. Они говорят нам самое необходимое. И в этой связи я хочу сейчас выпить за нашего нового вокалиста. За Вадима. Он – белый, он – пришелец. Ангола – его новый дом. И своими песнями он докажет, что его место здесь. А мы в свою очередь научим его как следует говорить по-португальски. Не как туга, а как стопроцентный луандец!

С этими словами Шику открывает новую бутылку, охлажденную так, что кажется, будто она вся в холодном поту, и выдувает в несколько глотков.

– Э па, что это ты у нас вдруг заговорил как политик, а? – морщится Карлуш. – Такое чувство, что ты речь с трибуны толкаешь на Дипанду[159]. Это все твое пиво виновато, я давно тебе говорил. Если не хочешь превратиться в полного муму[160], переходи на более крепкие напитки.

Жузе, тоже предпочитающий более крепкие напитки, наливает себе виски и принимается взбалтывать его, как это делают в американских фильмах. Виски Teacher’s. «Уишки», как здесь говорят. Хорошо, если и вправду Teacher’s, а не нигерийская подделка.

– А что такое «муму»? – спрашиваю я.

Я всегда спрашиваю и переспрашиваю. Ребятам это, кажется, приятно, им нравится быть моими наставниками. Американцы тоже такое любят: недотепа-иностранец, вроде персонажа Бэлки из классического ситкома «Идеальные незнакомцы», тот, кому нужно терпеливо все объяснять, как ребенку. Мне не привыкать: я полжизни выступаю в роли Бэлки.

– А ты что, Тургенева в школе не читал? – смеется Жузе.

– Не морочь ему голову, – вмешивается Шику. – Слово «муму» пришло к нам из языка йоруба. Сначала оно пришло в язык ямайских растаманов, а уже оттуда – в наш калау. Вадим, ты ведь в Майанге живешь, так? У тебя там под боком, можно сказать, штаб-квартира растаманской общины Луанды. В одной из тех многоэтажек, которые рядом с Ларгу-да-Майанга. Я у них иногда лиамбу[161] покупаю. Ну так вот, у растаманов есть…

– Муму – это матумбу, уатобу[162], – перебивает его Ману.

Калау – городской сленг, неисчерпаемый, как электрон и атом. Гремучая смесь португальского с кимбунду, да еще с вкраплениями американского джайва[163] (словечки вроде «браза» и «шиит»). Так говорят в Луанде, которую, кстати, они называют не Луанда, а Нгимби. Говорить как стопроцентный луандец мне не по зубам, сколько бы я ни старался. А ведь тот сленг, на котором говорят мои друзья, – это, в сущности, разговорная речь местной интеллигенции. Многие жители муссеков говорят на еще менее доступном претугеш[164], где нет разницы между единственным и множественным числом; где артикли исчезают, глаголы спрягаются самым невообразимым образом, местоимения второго лица «você» и «tu» все время путаются и взаимозаменяются. «Você tens boa face» («Вы имеешь красивое лицо»). Вместо «por favor» – просто «favor», вместо «coisa» – «cuesa», вместо «eu» – «mi». Нанизывание приставок из кимбунду на португальские корни в словечках вроде «kapikeno» (малюсенький). Почему-то любой суржик особенно падок на уменьшительные префиксы и суффиксы. В Нью-Йорке все эти «бебички» (любимое слово Лениной родни) страшно раздражали, а в Луанде «бебезита», пришедшая, по-видимому, из испанского, не то что не раздражает, а, наоборот, даже нравится. Бебезита, мадринья, манинья[165]. Что раздражает иммигранта, туриста умиляет. Даже наречия и те – с уменьшительными суффиксами. В английском такого нет. Зато в русском есть: «потихонечку». И вот эта языковая привязка – то, чего нет в английском, но есть в русском и португальском, – дополнительный повод убедить себя в соблазнительной лжи: здесь ты, как ни странно, больше чувствуешь себя как дома. Больше, чем в Америке. Потому что «потихонечку» – это devagarinho.