Троя против всех

Дорога от Маланже до Пунго-Андонго заняла дольше, чем можно было предположить, глядя на карту, но, по крайней мере, это была асфальтированная дорога, только в самом конце сменившаяся макадамом. Пару раз на нашем пути попадались рейсовые автобусы, съехавшие на обочину или вставшие посреди дороги, чтобы люди могли помочиться. Пассажиры обоих полов справляли нужду дружной оравой, не стесняясь друг друга, переговариваясь как ни в чем не бывало, пока мужчины расстегивали ширинки, а женщины задирали юбки.

– Неужели здесь так принято? – с удивлением и возмущением спрашивала Вероника.

– Как «так»?

– Ну, писать вот так… прямо у дороги. У всех на виду.

– Просто здесь никуда не отойдешь, – с бесстрастным видом знатока отвечал я, с удовольствием наблюдая за ее реакцией. – Только у дороги и можно. В полях‐то мины!

После пыльного поселка Какусу асфальт заканчивался, но мучиться оставалось недолго: на горизонте уже виднелось знаменитое скальное образование, естественная крепость, укрытие неукротимой правительницы Ндонго и Матамбы. Там, где в камне обнаружилась едва заметная вмятина, которую местная легенда выдавала за след ноги королевы, соорудили беседку-турбюро. Несколько самопровозглашенных экскурсоводов сидели там с самого утра в ожидании туристов. Мы примкнули к группе монашек из Мексики, приехавших в Анголу с какой-то доминиканской миссией. Монашки владели только испанским, Вероника – только английским. Бедный экскурсовод старался как мог, изъясняясь на гремучей смеси испанского с английским и даже русским. Я оценил эти изрядные усилия. Но когда экскурсия закончилась и орава монашек отправилась восвояси, а мы задержались, чтобы задать еще несколько вопросов, гид продолжил разговор все на том же диком суржике. И до меня наконец дошло, что никаких особых усилий угодить разноязычной тургруппе тут не было: этот гид, по-видимому, всегда так общался с иностранцами, откуда бы они ни приехали. Все иностранные языки, которых он успел нахвататься за годы своей халтуры, слипались у него в голове в одну пельменную массу, и он не считал нужным разлеплять их.

Все же из его полупонятного рассказа я узнал кое-что новое о дворе королевы Нзинги. Пикантные подробности, которых не было в книгах. За историческую достоверность не поручусь, но, во всяком случае, не скучно. Например, выяснилось, что в какой-то момент своего правления королева решила стать королем и потребовала, чтобы к ней обращались как к мужчине. В часы отдыха от ратных подвигов смена гендерных ролей стала одним из ее главных проектов. Придворным дамам было велено облачаться в воинские доспехи, а мужьям Нзинги (у нее их был целый гарем) – носить женские одежды и квартировать в женских покоях, вместе с фрейлинами-солдатками. Если же какой-нибудь из мужей был уличен в связи с солдаткой, его немедленно казнили, а ее прощали. Когда одна из придворных дам Нзинги погибла в бою, две молоденькие служанки сцепились из‐за того, кому из них выпадет честь быть погребенной вместе с госпожой. Нзинга разрешила их спор в духе царя Соломона, приказав закопать обеих, и служанки бросились к ногам мудрой правительницы, лепеча слова благодарности за оказанную честь. Триста с лишним лет спустя воительница Нзинга стала главной фигурой национального единства: ей, и только ей нашлось место в обеих мифологиях, МПЛА и УНИТА. Кажется, это единственное, на чем сошлись две враждующие партии. Но место, отведенное ей в партийных пантеонах, оказалось не самым почетным: профиль на банке кофе, название супермаркета. Даже памятник Нзинге – тот самый, что стоял на площади Кинашиши, пока его не отправили в дом-музей престарелых под названием крепость Сао-Мигел, – был отлит не в Анголе, а в Северной Корее. Что же касается вмятины, выдаваемой за след ноги королевы, она не слишком отличалась от всех прочих вмятин, но зато с вершины скалы открывался головокружительный вид на планалто[232], где соседние пики, покрытые сукном альпийской растительности, выглядели как другие миры – неприступные феодальные наделы. А под ногами эти миры повторялись в миниатюре: в виде аккуратных горок из щебня. Экскурсовод объяснил, что это – местный обычай. Строить щебневые курганы рядом со следом Нзинги считается здесь хорошей приметой.