Троя против всех

Эти страшноватые дяди принадлежали к предыдущему поколению хардкорщиков – тех, кто начинал в середине восьмидесятых, вместе с будущим музыкальным юристом Майком Шапиро. Век гигантов. В те годы здесь тусовался сам Харли Флэнаган, основатель великих Cro-Mags, бунтарь и скандалист, бывший хари-кришна и мастер джиу-джитсу, а еще раньше – поэт-вундеркинд, к чьей первой книге стихов (изданной, когда Флэнагану было девять лет!) написал предисловие Аллен Гинзберг. Из той же компании вышел и Джейсон Биттнер, который уже много лет входит в десятку лучших барабанщиков хеви-метала по версии журнала Rolling Stone. Словом, это были зубры. На хардкоровских тусовках середины девяностых они почти не появлялись, а когда появлялись, держались как взрослые на детском утреннике. Но Вадик видел запись аж 1986 года (видимо, их первый концерт), где они сами еще были сопляками. Там Боб Гантер, долговязый, угловатый пацан с хаером до пояса, и его товарищи, тоже худющие и волосатые, резвятся, скачут, как козлики, по сцене, трясут буйными гривами. В восемьдесят шестом им всем было по шестнадцать лет и они походили на музыкантов из группы Ramones. А в 2019‐м они, мужики с мясистыми физиономиями и огромными животами, похожи не то на телемонстров из американского реслинга, не то на персонажей из «Клана Сопрано». Если сравнить фотографии Боба Гантера тогда и сейчас, невозможно поверить, что это один и тот же человек.

Да и все они, как музыканты, так и фанаты, пришедшие на фестиваль, изменились до неузнаваемости. Отрастили седые бороды, чудовищно разжирели и, как бы компенсируя то, что их так разнесло, с головы до ног покрылись татуировками. Когда растатуированные толстяки средних лет, борясь с одышкой, выходят на сцену и берут в руки гитары, это зрелище так себе. Вадик понимает их как никто: он ведь тоже после двадцатипятилетнего перерыва схватил микрофон, вылез на сцену. Грустно думать, что за все эти годы его жизнь не приобрела дополнительного смысла.

Как ни странно, единственный из них, кто выглядит хорошо, – это человек по кличке Слим, солист группы Prison Wear. В юности он был неимоверно толстым. Человек-гора, поющий, вернее рычащий потрясающие по своей наивности тексты о смерти, одиночестве и потерянности. Безыскусный крик души под боевую музыку. В сочетании с его внешностью этот пафос производил комический и по-своему трогательный эффект: когда подростковый ангст исходит от Курта Кобейна, это одно, а когда от жиряги Слима – совершенно другое. Он был добряком, большим и неуклюжим, и его грозный рык звучал неубедительно. Когда он побрился наголо, все друзья беспрестанно терли его наждачную макушку: шутили, что потрепать Слима по бритой голове – хорошая примета. Но вот прошло четверть века, все постарели и растолстели, а он, Слим, наоборот, помолодел, сбросив сто шестьдесят фунтов лишнего веса. Он ходит в качалку, носит ботинки «Доктор Мартенс» и уже не выглядит таким добряком, как раньше. В этой новой ипостаси он поет совсем другие песни, но на фестивале он, как и все остальные, исполнял репертуар двадцатипятилетней давности: песни троянского детства.

У Вадика было два детства, советское и американское. Точнее сказать, две кургузые половинки, которые никак нельзя было соединить. Ленинградские двор и школа учили приоритету общего над частным, советовали не высовываться, напоминали, что главное – коллектив, талдычили «Будь проще, и люди к тебе потянутся». Американская школа учила ровно обратному: ты сам себе голова, не давай другим садиться тебе на шею, не давай себя обижать, be your own man. От этих наставлений тоже требовалось противоядие; им стала или, по крайней мере, пыталась стать хардкор-сцена.