Троя против всех

Вечером в муссеках уличные торговцы жарят жилистую козлятину под оглушающее кудуро. Ребята сидят на пластмассовых табуретках у входа в BPC и Kero. Девочки прыгают через резиночку, точь-в-точь как в моем ленинградском детстве. Прихожане, тихо переговариваясь между собой, выплескиваются из церкви в застывшую смолу сумерек. Старуха подметает двор веником из бразильской пальмы. Носильщики гнутся под грузом тюков с круэйрой[276]. В забегаловке поварихи накладывают голодным клиентам щедрые порции маниоковой каши из огромных алюминиевых чанов. На ночном Маржинале снимают предсвадебные фото: жених с невестой и их семьи – при полном параде, мужчины в белых фраках, женщины в платьях, похожих на американский свадебный торт; двое детей, девочка и мальчик, тоже выряженные в пух и прах, скучают на лавочке. В Рангеле умельцы ремонтируют раздолбанные драндулеты, делают из старых запчастей новые гоночные машины и мотоциклы. Несколько мужчин долго пытаются запихнуть в маршрутку пятидесятикилограммовый мешок риса. В парикмахерской на углу – шум, гам, смех, работники и клиенты все до единого участвуют в оживленной дискуссии. Такое впечатление, что сюда приходят в первую очередь, чтобы пообщаться, а уже во вторую – постричься. В булочной покупатели, ждущие новой партии хлеба, облокачиваются о прилавок, чуть ли не ложатся на него: они привыкли к тому, что ждать приходится долго. В соседней палатке жарят кешью. Ореховое масло капает в огонь, отчего пламя вспыхивает, как если б в него плеснули бензину. Девочки во дворе разучивают новый танец. Половина танцует, другая половина хлопает; это не аплодисменты, а ритм-секция. В Макулузу, в церкви IMMA[277], похожей изнутри на зал ожидания или на приемный покой в больнице, прихожане падают ниц перед карандашным портретом великого учителя Мокичи. В Форталезе детвора катается на роликах вокруг советского самолета-истребителя. На краю дороги валяются черепа убитых кокосов. Торговки с тазами и корзинами на головах, с младенцами на спинах, выглядывающими из-под пануша[278], продают папайю и кукурузу, одновременно обсуждая свою сложную кишикилу[279]. На пляже продают свежевыловленную рыбу, чистят и разделывают ее прямо на месте, на притащенном откуда-то верстаке. Щит с рекламой слабоалкогольной шипучки («5% de alcool, 100% de sabor[280]») виднеется позади статуи вождя на одной из центральных площадей. Здесь, в центре города, все зелено, чисто и нарядно. Люди в оранжевых комбинезонах целыми днями убирают, подметают, моют главную улицу. А неподалеку – обгоревшие фасады панельных домов. Трудно поверить, что в них кто-нибудь живет. Но большинство живет именно в них. Утренняя толпа движется по надземному переходу; где-то в середине пути этот поток разделяется надвое, обтекая сидящего на земле старика, который сосредоточенно точит ножовкой продолговатый булыжник – видимо, мастерит поделку на продажу.

Двое мальчишек бьют третьего у забора; после того как он падает, бьют его ногами по голове. Несколько прохожих идут мимо и делают вид, что ничего не замечают. К церкви Носса-Сеньора-ду-Кабу, построенной в 1575 году, ведут экскурсию туристов. Слышится немецкая речь. Иностранцев тут же обступают расторопные торговцы безделушками. У входа в здание банка человек с большим пузом читает во всеуслышание разостланную на асфальте газету, выполняя таким образом функцию деревенского глашатая или что-то в этом роде. Подходят другие прохожие, тоже читают, склонившись над этой газетой. На барахолке продают женское нижнее белье, надетое на бюсты манекенов, вырезанные из картона и подвешенные у входа в палатку. В парке городской сумасшедший произносит длинный монолог, переходящий в разухабистую песню. Если прислушаться, станет понятно, что поет он не что иное, как знаменитую «Лев сегодня спит» из «Короля Льва». «In the jungle, the mighty jungle, the lion sleeps tonight…»[281] В это время безработный адвокат из Нью-Йорка выходит на балкон, чтобы взглянуть на жизнь, которую скоро оставит далеко позади.

Через несколько лет в памяти, наверное, останется только открыточный ширпотреб мнемонических троек: Маржинал, Форталеза, Мутамба. Муссек, маниока, мулемба. Кианда, кизомба, Нзинга. Медведь, балалайка, Екатерина II. Чем не концовка для моего «романа с Анголой»? Время поставить точку. Почему-то вдруг вспомнился учитель истории мистер Бэйшор: заячья губа и грустно-удивленный взгляд за толщей очков. Помню, он казался мне похожим на писателя, который всю жизнь писал одну и ту же книгу, но в конце концов пришел к убеждению, что книга получилась слабой. Так мне казалось, и, если бы он когда-нибудь узнал о моих «наблюдениях», наверняка бы немало удивился. Хотя кто его знает.

***