Троя. Величайшее предание в пересказе

– Надо мной насмехаясь, насмехаешься над богами, – выдохнул Гектор. – Конец твой близок. Вижу тебя у Скейских ворот, сражен будешь Аполлоном и Парисом…

И Гектора не стало.

Ахилл склонился, чтобы снять с павшего доспехи. Его прежние доспехи. В которых сражался и пал Патрокл.

Ободренные зрелищем – величайший воитель Трои лежит теперь мертвым в пыли, – ахейские бойцы поперли полчищами, и всяк желал пырнуть великого Гектора. Через тридцать лет покажут они своим внукам капли крови на наконечниках своих копий и на мечах и станут бахвалиться тем, что участвовали в гибели великого троянского царевича.

Ахилл снял с покойника пояс – боевой пояс, подаренный Гектору Аяксом в память об их поединке. До чего учтивым и благородным был тот бой. И до чего ж давно.

Привязал Ахилл один конец того пояса к лодыжкам Гектора, другой – к оси своей колесницы. Взявшись за вожжи, он повел своих людей обратно к кораблям, волоча Гектора за собой.

Не видала та война ничего кошмарней горя Приама и Гекубы, смотревших, как тело их сына жестоко бьется о камни Илионской долины на пути к аргосским судам. Их достославный сын мертв, а с его телом обходятся так бесстыдно. Сокрушенно рыдала Гекуба, и плач ее достиг слуха жены Гектора Андромахи. Страшась того, чтό этот звук может значить, она выбежала на бастион и узрела, как окровавленный труп ее мужа волокут в пыли.

– О, Астианакс, – зарыдала она над своим младенцем, – не жена я Гектору больше, а ты ему больше не сын. До конца времен мы с тобою вдова и сирота!

И все женщины Трои завыли с ней вместе.

Погребение Патрокла и Гектора

Пусть Ахилл и отомстил за смерть Патрокла, как и поклялся, но горевать по утрате возлюбленного друга он отнюдь не закончил. Нисколько не утихла, как мы убедимся, и его ненависть к Гектору.

Первым делом приказал он сложить исполинский погребальный костер. Этого ожидали. А вот то, что проделал он дальше, – нет. Он взял двенадцать троянских пленников, повелел привести их к погребальному костру и перерезал им глотки – без всяких угрызений совести и уж точно не более церемонно, нежели жрец режет глотки жертвенным агнцам или козлам. Это преступление против законов, каким подобает следовать воину, – и потрясло оно даже богов.

Далее на колеснице, к которой труп Гектора был привязан по-прежнему, Ахилл трижды объехал место упокоения Патрокла и оставил тело валяться ничком в пыли.

Тело Патрокла уложили на погребальный костер. Мирмидоняне отрезали у себя по пряди волос и укрыли ими покойника, словно блестящим саваном. Рыдая, Ахилл отсек у себя пару золотых локонов и нежно вложил их в мертвые руки Патрокла. Возле тела поместил он сосуды с медом и маслом; занялся от зажженных факелов погребальный костер, и душа возлюбленного товарища смогла наконец отлететь на поля Элизия.

Состоялись погребальные игры, тем самым дав разгоряченным ахейцам возможность стравить напряжение, помянуть героические поступки Патрокла и отпраздновать нежданный и благословенный поворот, какой, похоже, случился в этой войне. Всего день назад казалось, будто суда их спалят и война окажется проиграна. Теперь же величайший боец их врага погиб, а ахейский герой торжествует победу, неуязвим. Им не проиграть.

Но Ахилл свел еще не все счеты с Гектором. Каждый день, стоя в колеснице подобно демону мщения, вскинув руку с кнутом, он объезжал стены Трои, волоча за собою мертвое тело. Столь неукротимая ярость, столь безумная жестокость, столь открытое презрение вынуждали даже богов отводить взоры. После двенадцати дней такого ужаса Зевс наконец постановил, что это кощунство пора прекратить.

В ту ночь Приам покинул город в повозке, заполненной доверху сокровищем выкупа. Его старый слуга ИДЕЙ нахлестывал мулов к линии ахейских войск. Дорогу им заступил какой-то юнец.

– Старичье, вы совсем спятили? Катиться в повозке, набитой золотом, прямиком во вражеский лагерь? Дайте-ка мне поводья. Эй ты, – обратился он к Идею, – подвинься.

Что-то понравилось Приаму в том юнце, сказавшемся мирмидонянином, что-то в нем располагало к доверию. Юноша был пригож, лишь с первой тенью щетины на лице, но чувствовались в нем сила и некое веселое самообладание, на какое желаешь положиться.

– Ты явился за сыном Гектором, видимо? – спросил юноша.

– Я приехал забрать то, что оставили псы, – проговорил Приам, – но откуда тебе это ведомо?

– Утешься, старик. Ты не поверишь, но псы не тронули тела. Ни птицы, ни черви, ни мухи, ни их личинки. Ты даже ран не увидишь. Плоть нетронута. Он свеж, как утренняя роса. Я б сказал, он краше, чем был в ту пору, когда ты смотрел на него с городских стен.

– Слава богам! – воскликнул Приам в изумлении.

– Если точнее – Аполлону, – заметил юноша, улыбаясь. И вдруг Приам осознал, что не смертный сидит с ним в повозке, несуетно прицокивая мулам посреди греческого лагеря, – то бог.

Добравшись к мирмидонянам, Гермес – кому же еще это быть, как не божественному вестнику, сыну Зевса? – натянул вожжи и, показав своим крылатым жезлом на средний шатер, молвил:

– Иди туда и растопи дикарское сердце.