Троянская война и поэмы Гомера

Само слово «медь» (халькос) приобретает у Гомера как бы самодовлеющий смысл, то составляя выражение практической ценности, похвалы, признания мощи, указания на жестокость, твердость, крепость, то являясь поэтическим образом, метафорой. Читая «Илиаду», мы почти на каждой странице встречаемся с медью в том или ином значении, но тому или другому поводу. Особую нагрузку это слово несет в эпитетах самых разнообразных вещей, понятий, свойств, само служит поэтическим выражением, всегда значительного, важного, неизменно властного и покоряющего. Может показаться, что такой универсализм в привлечении слова «медь» для характеристики столь разнообразных вещей, в том числе и не связанных с вещественным содержанием, — следствие бедности языка и ограниченного немногими стандартами мышления народного певца, а также стремления к постоянству одинаковых повторов, отличающих язык эпических произведений вообще. Но вряд ли это так в «Илиаде», точнее, не совсем так. Представление о меди и ее свойствах служат Гомеру прежде всего для создания художественных образов.

В больших современных оркестрах группы однородных инструментов объединяются как «медь», «дерево», «ударные», но это техническая терминология, естественно не имеющая ничего общего с поэзией.

В песнях «Илиады», проникнутых военным пафосом, особенно распространены эпитеты «медноострый», «меднодоспешный», «медножалый», «меднозданный», «меднообутый». Эпитеты самой меди — «беспощадная», «сияющая», «лучезарная», «блистательная», «жестокая», «страшная». Взятые в контексте всей поэмы, они выступают в более важном и более общем значении, чем только как указания на прикладную ценность медных изделий или предметов. В самом лишенном всякой навязчивости повторении, как бы наполнен ни гомеровского языка словом «медь», чувствуется восторженное отношение к чему-то незаменимому, могущественному, избранному. В нем материал, вещь и образ сливаются воедино. Обилие в доме меди на языке Гомера прямо означает благополучие и богатство владельца. О Сидоне говорится как о меднобогатом городе финикийцев.

Люди времен Трои, как говорилось выше, не знали денежной металлической монеты, хотя весовые единицы-таланты уже служили этой цели. Но главная роль принадлежала в этом быкам (тельцам), медным изделиям и рабыням. Так, Ахиллес на спортивных играх в честь Патрокла

Мздой победителю вынес огонный треножник огромный,
Медный, — в двенадцать волов оценили его Аргивяне.
Мздой побежденному он рукодельницу юную вывел,
Пленную деву, — в четыре вола и ее оцепили.

Илиада, XXIII, 702

Несчастная дева была в три раза дешевле бытового треножника!

Пойдем дальше. Отрываясь от жизни смертных и обращаясь к вечному благополучию олимпийских богов, Гомер переносит к ним то же отношение к незаменимой меди. Так, мы узнаем, что у колесницы Геры (в упряжке которой бессмертные кони) восьмиспицные колеса выкованы из меди с прослойкой золота между ободьями и «шипами». Чертоги богов на Олимпе, их стены, врата, двери, троны — также из меди. Главное и выше всего ценимое в конях — скорость их бега, и вот конские ноги, например в упряжке колесницы Посейдона, медные. А вот еще другой восхитительный поэтический образ в поэме:

Словно огонь истребительный, вспыхнув на горных вершинах,
Лес беспредельный палит и далеко заревом светит,
Так, при движении воинств, от пышной их меди чудесной
Блеск лучезарный кругом восходил по эфиру до неба.

Илиада, II, 455

Медными у Гомера могут быть и глубокий сон, и даже освещенные солнцем небеса, по море — никогда. К этой стихии у древних греков, приморских жителей и постоянных мореходов, отношение было совершенно иное, более сложное и, как сама стихия, изменчивое. Вот Гомеровы эпитеты моря: «туманное», «темное», «шумно-широкое», «рыбообильное», «седое», «темно-лазурное», «виноцветное». Цвет играет в них не первую роль, не столь постоянен, как, например, эпитет «синее» море в русских сказках и былинах.

Еще пример, в котором медь привлечена для передача более конкретного образа:

...пред Аргивцами став, возопила великая Гера,
В образе Стентора, мощного, медноголосого мужа,
Так вопиющего, как пятьдесят совокупно другие…

Илиада, V, 785