– Мертвец, которого Моргенес нашел в Кинсвуде, – сказал Изгримнур. – Тот, которого убили стрелой? – Эолейр снова кивнул. – Он был моим человеком. Его звали Биндесекк, хотя к тому времени, когда его нашли, мне едва ли удалось бы его узнать, если бы не сломанная кость на лице – он получил ранение на службе у меня. Конечно, я ничего никому не рассказал.
– Ваш человек? – Эолейр приподнял бровь. – И чем он занимался? Вам это известно?
Изгримнур рассмеялся коротким лающим смехом.
– Конечно. Именно по этой причине я ничего не стал говорить. Я отправил его из замка, когда Скали из Кальдскрика собрал своих родственников и ушел на север. На мой вкус, Острый Нос завел слишком много новых друзей среди придворных Элиаса, и я послал Биндесекка с письмом к моему сыну Изорну. До тех пор, пока Элиас будет держать меня здесь и давать смехотворные поручения, а также заставлять участвовать в дурацких дипломатических спектаклях, которые называет исключительно важными – но даже если и так, почему он привлекает к ним тупого пса войны, такого, как я? – я хотел, чтобы Изорн был в курсе происходящего.
Я доверяю Скали не больше, чем голодному волку, а у моего сына, насколько мне известно, и без того полно проблем. Все новости, которые добрались до меня из Фростмарша, были плохими – ужасные бури на севере, на дорогах опасно, крестьяне вынуждены жаться друг к другу в одном помещении, спасаясь от холода. Грядут суровые времена, и Скали это хорошо знает.
– Значит, вы думаете, что вашего человека убил Скали? – Эолейр наклонился вперед и снова протянул мех с медом герцогу.
– Наверняка я не знаю. – Герцог запрокинул голову для еще одного большого глотка, мышцы на его толстой шее пульсировали; тоненькая струйка меда пролилась на тунику. – Понимаешь, это самый очевидный вариант, но у меня множество сомнений. Во-первых, даже если он поймал Биндесекка, убийство является изменой. Да, я его презираю, но Скали вассал, а я его сеньор.
– Но тело было спрятано, – заметил Эолейр.
– Не слишком хорошо. И почему так близко к замку? Почему не подождать, пока он доберется до гряды Вилдхельм или тракта Фростмарш, если получится, – и убить там, где я бы никогда его не нашел? Кроме того, стрела совсем не в стиле Скали. Я могу представить, что он зарубил бы Биндесекка в ярости своим огромным топором, но стрелять из лука и бросить в Кинсвуде? Нет, это как-то неправильно.
– Тогда кто? – спросил Эолейр.
Изгримнур покачал головой, только теперь почувствовав, что мед начал действовать.
– Вот это меня и тревожит, эрнистириец, – наконец сказал герцог. – Я не знаю. Происходят странные вещи. Рассказы путешественников, сплетни в замке…
Эолейр подошел к двери, отодвинул засов и впустил в маленькую комнатку свежий воздух.
– Да, происходят необычные вещи, друг мой, – сказал он и сделал глубокий вдох. – И, пожалуй, самый важный вопрос – где в этом странном мире находится принц Джошуа?
Саймон взял маленький кусочек кремня и подбросил его вверх. Описав изящную дугу в утреннем воздухе, камень с приглушенным стуком упал на лишенное листьев и подстриженное в форме белки дерево в находившемся внизу саду. Затем он подполз к краю крыши часовни, отметил место падения, точно опытный мастер катапульты, – хвост белки все еще слегка дрожал, откатился подальше от водосточной канавки в тень дымовой трубы и с удовольствием почувствовал спиной холодную прохладу камня. Огненный глаз солнца марриса приближался к зениту, продолжая метать вниз огненные стрелы.
То был день, когда следовало избежать ответственности, спастись от поручений Рейчел и объяснений Моргенесу. Доктор еще не узнал – или просто не стал упоминать – о неудачной попытке Саймона встать на путь изучения военного искусства, а тот не собирался ему об этом рассказывать.
Он лежал на крыше, прикрыв глаза, разбросав руки и ноги в стороны, радуясь утренней свежести и ярким лучам солнца, когда услышал щекочущий шум рядом с головой. Саймон приоткрыл один глаз и успел заметить, как мимо промчалась серая крошечная тень. Он неспешно перевернулся на живот и окинул взглядом крышу.
Перед ним раскинулось огромное пространство, поле из выпуклых и неровных сланцевых плиток, в щелях между которыми виднелись плотные заплаты коричневого и бледно-зеленого мха, непостижимым образом пережившего засуху и так же нехотя цеплявшегося за жизнь, как и за потрескавшийся сланец. Равнина из плиток маршировала вверх от края водостока к куполу часовни, вздымавшемуся над крышей, точно панцирь морской черепахи, выступающий над мелкой волной в небольшой бухте.
Когда Саймон под углом смотрел на разноцветные стеклянные панели купола, ему удавалось разглядеть волшебные картины жития святых, темных и плоских – парад грубых фигур, шагавших по тусклому серовато-коричневому миру. В высшей точке купола на железной шишке было прикреплено золотое Дерево, но Саймон считал, что оно просто позолочено, тонкие листья отслаивались, и за блестящими полосками проступали следы ржавчины.