Тропик Динозавра

Машина разогналась на ровной поверхности, кузов перестало трясти. Мы мчались по бескрайней плоской равнине среди озер и проток. Я смотрел на бесчисленные островки и полуостровки, на косы, далеко уходящие в разливы озер, и среди них не мог разглядеть дороги. На мелководье стояли верблюды и лошади, вода покрывала лишь копыта. На зеркальной поверхности озер отражались горы. В отдалении бродили стада. Вода казалась голубой и чистой. Со скоростью шестьдесят километров мы направили машину прямо в эту «воду»; нам хотелось разрезать неподвижную гладь колесами, высоко, выше машины взметнуть брызги. Но призрачная «вода» миража с такой же быстротой отступала перед нами, обнажая раскаленный шлак на корке затвердевшей глины. При нашем приближении съеживались и исчезали стебли тростника и шумящие на ветру заросли, превращаясь в россыпи камней.

Настоящими были только животные. Они медленно шли поперек пустынной плоской плиты, протягивая головы в сторону лишь им известных источников. Мираж не мог сбить их с толку: «озера» не пахли водой, от них исходил запах сожженной земли.

Впереди возник хребет Гурван-Сайхан. Весь день, до самого вечера, по мере нашего продвижения он увеличивался, вырастал перед ветровым стеклом. Это суровые горы, самая большая вершина которых достигает двух тысяч восьмисот метров. Они состоят из темных, блестящих, как графит, метаморфических, сильно расслоенных горных пород, сложенных в крупные блоки. В нескольких местах горная цепь рассечена удобными для проезда ущельями. К хребту ведет предгорье — ровная наклонная плоскость, под одним углом обрамляющая горную цепь на всем протяжении. Мы остановились в котловине на ночлег, чтобы на следующий день преодолеть ущелье. Разбили палатку. Эдек ночевал в кабине. Самбу и его товарищ кое-как устроились на сиденьях «ЗИЛа». Дрожа от стужи, мы пили вечерний чай, который мгновенно остывал на холодном воздухе.

«Гурван» означает «три», «сайхан» — «милый, красивый». Гурван-Сайхан — «Три красавицы». Горная цепь действительно четко делится на три массива. Уже забравшись в спальный мешок, я учу Томека и Циприана некоторым монгольским фразам: «Энэ гадзар ямар нэртэй?» («Как называется это место?»), «Ямар унэтэй?» («Сколько стоит?»), «Уунийг удзуулдж бдуойй?» («Можно это посмотреть?»). Быстрее всего они запомнили: «Нааш ир!» («Пойди сюда!»). Я слышал их бормотание, пока они не заснули.

Циприан — палеонтолог, до недавнего времени занимавшийся аммонитами, вымершей группой морских Головоногих. Разумеется, он не мог рассчитывать На то, что они встретятся в Гоби в осадочных породах материкового происхождения. Томаш, единственный геолог экспедиции этого сезона, взял на себя задачу геологического описания «костеносных» пластов, а также составление топографической карты окрестностей с нанесением на нее мест будущих находок. С первой же встречи он произвел на меня впечатление человека бывалого, привычного к полевым условиям, способного вести поиски в одиночку в пустынных местах. Томаш не боялся спать на земле, привалясь к первому попавшемуся камню. Обычно он не участвовал в общем разговоре, при первой же возможности удалялся от всех, бродил поблизости, постукивая молотком по камням, не вступал в споры, лишь изредка бросал кому-нибудь ироническую, а то и ехидную реплику и потом с трубкой в зубах, прищурив глаза, сквозь облака дыма наблюдал, как жертва пытается отразить атаку.

Ночью было очень холодно, а утром мы увидели на траве иней. От Нэмэгэтинской впадины нас отделяли всего две горные цепи и стиснутая между ними полоса песков. Мы пересекли массив Гурван-Сайхан по заваленному грудами камней ущелью, пробираясь через узкие проходы между черными и блестящими, как металлические зеркала, целиками. Лицо мерзло в тени. Открылся вид на песчаные дюны и за ними — на черную стену Зоолон-Ула (Верхних Гор) — очередного мрачного места Гобийского Алтая с самой высокой вершиной в две тысячи триста пятьдесят метров.

Высота барханов превышала сто метров. Их склоны были так круты, словно состояли не из песка, а представляли собой монолитную скалу. Подножия образовали на плоской равнине ряд вогнутых линий, так резко очерченных, будто кто-то гигантской метлой подметал здесь ссыпавшийся с барханов песок. Пески, нанесенные бурями, проникали в горные цепи с запада. Они назывались Хонгорийн-Элс (Светло-рыжие Пески).

Цепь дюн была разорвана впадиной, через которую машина могла проскочить. Однако груженный бензином «ЗИЛ», не имевший передачи на передние колеса, увязал при каждой попытке пройти песчаную преграду. Надо было сойти на горячий, как сковорода, песок, чтобы прикрепить буксир. «Стар» не очень-то помог —!ИЛ» глубоко уходил в зыбкую почву, пришлось взяться за лопаты. Наступил полдень, тень едва прикрывала подошвы. Кожа была совершенно сухая, поскольку пот мгновенно испарялся, в глазах темнело, по спине проходила дрожь.

— Что с тобой? — спросил Циприан, внимательно присматриваясь ко мне.

Не понимая, я поднял на него глаза.

— А с тобой? — крикнул я.

— У тебя поседела борода!