Тропой Койота: Плутовские сказки

Норд-парк – глухие задворки, втиснутые в излучину Коу-ривер[145]: земля, добела выжженная солнцем, засохшая трава, ветхая игровая площадка, серебристая листва виргинских тополей, кусты, в сумерках воздух черен от москитов и гнуса. К югу – оживленная улица. Рев двигателей и шелест покрышек по асфальту ясно дают понять: деваться некуда. От вони гудрона и гниющих водорослей к вечеру не продохнуть. Входов в Норд-парк два: официальный, сквозь арку из крашенных серебрянкой железнодорожных шпал, и небольшая дыра в ограде на западной стороне, у самой реки, там, где в парк упирается Вторая улица.

Несколько бродячих собак жили в парке всегда – из тех, что слишком умны, слишком пугливы либо слишком неприметны, чтобы их изловили и отправили в приют. В приятные дни (сегодня как раз такой: южный ветер несет откуда-то запах вареной кукурузы, притупляющий более резкие запахи) Линна сидит на обшарпанном столе для пикников с домашней работой по летней учебной программе и бумажным пакетом, набитым фаст-фудом, остатками ее обеда. Сидит и ждет, кто пожалует к ней в гости.

Первыми являются белки, но Линна не удостаивает их внимания. Наконец из кустов появляется маленький, серый, как пыль, пес, которого она зовет Голдом.

– Что принесла? – спрашивает он.

Голос его звучит хрипловато, скрипуче, как голоса всех собак. Некоторые звуки даются ему с трудом. Но Линна понимает его, как понимают тех, кто шепелявит, или людей с заячьей губой.

Весьма распространенное заблуждение – не так ли? – будто бы, стоит животным научиться говорить, и мы наконец-то узнаем, о чем думают наши собаки, кошки и лошади, и в мире настанет новая эра, эра межвидового взаимопонимания. Но жизнь редко совпадает с нашими фантазиями от и до. Произошедшая Перемена затронула всех млекопитающих, которых мы, люди, изменили сообразно собственным надобностям. Теперь все они хоть немного умеют говорить и неплохо выучились выражать словами мысли. И коровы, и лошади, и козы, и ламы, и даже крысы. И свиньи. И норки. И, конечно же, кошки с собаками. Тут-то и обнаружилось: на самом деле мы предпочли бы, чтоб наши рабы остались немы.

Большинство кошек ушли из дому – даже те, что вправду любили хозяев. Их прагматическая социопатия внушает нам дискомфорт. Мы старались терпеть их, и они решили уйти. Одна за другой проскальзывали между ног и убегали в вечерние сумерки. По ночам мы слышим, как они дерутся меж собой, делят места в иерархии, территорию, самок. Их дикие вопли пугают нас, и этот страх ничуть не уменьшился, когда наша кошка, Клио, вернулась домой на одну ночь, попросив покормить ее и пустить поспать на кровати. Множество кошек гибнет в драках и под колесами машин, но, видимо, им это кажется лучше жизни под нашим кровом, а мы, как я уже сказала, боимся их.

Некоторые собаки тоже бежали из дому. Других вышвырнули за порог хозяева – те самые, кто еще недавно любил их. А некоторые из них жили на воле всю жизнь.

– Курицу и картошку фри, – отвечает Линна псу, Голду.

Сама она умудрилась простудиться среди лета, и простуда лишила ее аппетита, да и жара такая, что есть совсем неохота. Она прихватила с собой остатки обеда (сколько времени прошло, а еще теплые): половину сандвича с курицей из «Чик-фил-Эй» и пакетик картошки фри.

Из рук Голд никогда ничего не берет, и потому Линна бросает еду на землю – недалеко, но так, что пинком не достать. Картошку фри Голд любит и первым делом берется за нее.