Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Но вот и Манево. Из первых же кустов навстречу выскочил Иван-Павлик. Хорошо, что темно, — не видно было глаз этого подростка. А когда наведывался он к Левону с поручениями от отца, когда был в Богдановой хате в последний раз, то смотрел на хозяина с таким удивлением и недоверчивостью, что у старика душа переворачивалась от такого взгляда. Очевидно, не мог парнишка уразуметь: как это чтоб у сына-полицая да был такой отец, что ему в отряде доверяют?

Прошли вдвоем несколько шагов между кустов, а дальше их встретил Аркадь Квас, с автоматом на груди, с гранатами за поясом. Богдан едва узнал его, а когда узнал, то почему-то подумал в первую минуту, что парня, видимо, умышленно прислали сюда, чтоб напомнить о прошлом и растревожить рану, которая так и не заживает и, наверно, никогда не заживет.

Говорить с Аркадем было тяжело, больно, хотя никакой собственной вины перед ним у Богдана не было и не могло быть. А парень искренне хотел поговорить с ним: может, потому, что давно не был в родной деревне, а может, от ощущения сиротства юная душа тянулась к уважительному соседу.

— Я тут вспоминал вас, — сказал Аркадь, поддерживая Богдана под локоть в тех местах, где уже привычный к ночным походам молодой глаз замечал на тропке ямку или кочку. — Часто вспоминал.

«Почему? — спрашивал сам себя Богдан, а вслух не говорил ничего. — За доброе, так, кажется, и не было чего вспоминать».

— И благодарил вас, — продолжал хлопец. — Если б не вы, то…

— Это самое!.. — тут уже не выдержал старик. — За что меня благодарить?.. Не приведи бог вспоминать всего того…

— Все мы погибли б, если бы не вы, — твердо сказал Аркадь. — И если бы не дед Левон, покойник.

О делах Левона можно было бы и поговорить, приятно о них и вспомнить. Может, когда-нибудь вспомнятся и Богдановы дола в Арабиновке, но в эти минуты никакая сила не могла отвлечь от новых и, казалось, еще более тяжелых и болезненных воспоминаний о сыне. И снова брало верх убеждение, что не надо идти на кладбище и хорошо сделал, что не повернул туда от часовни.

— А где похоронен дед Левон? — вдруг спросил Аркадь. — Немцы разрешили похоронить его?

— Мы у них и не спрашивали, — ответил Богдан. — Ночью же сняли с виселицы и похоронили. Хорошо похоронили, на залесском кладбище.

Богдан хотел еще добавить, что могила Левона невдалеке от могилы Квасихи, Аркадевой матери, но не осмелился. Позднее подумал, что, может быть, Аркадь потому и спрашивал про Левона, что хотел что-то услышать и о своей матери: возможно, до этого времени не смог парень туда наведаться, а если и заходил, то как мог узнать могилу матери, если не был на похоронах?

«Сходить бы на кладбище нам обоим, — вдруг появилась у Богдана мысль. — Показал бы я парню могилу его матери, показал бы крест деда Левона…»

А про могилу Панти, конечно, Аркадь не спросил бы. И, наверное, никто никогда не спросит…

На рассвете Климу доложили, что в отряд прибыл Богдан Хотяновский. Командир отряда зашел в тот шалашик, где хлопцы временно приютили Богдана, но, увидев, что он еще спит, сочувственно вздохнул и отошел в сторону.

— Пускай отдохнет, — сказал дежурному по лагерю, — а когда проснется, приведи его ко мне!

Новый партизан, на удивлением всем, долго не просыпался. Потом сам удивлялся: неужели лесной покой так подействовал. А может быть, усталость и слабость взяли свое?

Разговор с Климом происходил уже на ходу, так как сидеть было некогда — отряд отправлялся на очень важную операцию.

— Это узнае́те? — спросил Клим, подводя Богдана к хозяйственному взводу.

Богдан прежде всего узнал жеребца, которого они с Климом когда-то отобрали у Гнеденького. Красивый рысак был уже оседлан.

Потом чуть ли не на каждом шагу Богдан замечал что-нибудь колхозное, из его бригады: еще несколько коней, повозки, упряжь.

— Это все благодаря вам, — сказал командир отряда.

Богдан отрицательно покачал головой.

— Нет… Я без покойника Левона… это самое… ничего не сделал бы. И без Ничипора, и других наших…

— А вон! — показал Клим на мешки с мукой.

— А это Адам… С дочерьми своими. Я только рожь им давал.

Шли дальше, и почти всюду Богдан встречал знакомых и даже близких ему людей: то арабиновцев, то голубовцев, то залесцев. Постепенно исчезало ощущение одиночества и какой-то безвозвратной утраты, просветлилось, хотя, может, немного и вводило в обман, представление о партизанской жизни: тут что-то как бы на колхоз похоже и даже на Арабиновку во время выездов в поле.

— У меня там дома еще… это самое… — приподнятым тоном заговорил Богдан, — еще спрятанная рожь осталась. Надо бы ее забрать сюда.

К командиру чуть ли не на полном галопе прискакал всадник, подал записку. Клим остановился, прочитал.

— Передай, что сейчас же выступаем! — сказал коротко и на ходу начал отдавать распоряжения уже более решительно и поспешно.

— Маринич прислал, — объяснил Богдану. — До вечера надо занять исходные позиции.

Что это такое в точности, Богдан не понял, так как никогда не был военным, однако почувствовал, что это уже отнюдь не колхозное дело: очевидно, приближается что-то боевое и опасное.