Читаем Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном полностью

— Это могло быть, — согласился Жемчужный. — Леонид Александрович тоже не знает тебя. Когда он был рядовым, потом — командиром роты, вы, очевидно, не встречались. Став командиром отряда вместо Брановца, он часто бывал в штабе бригады, но тебя уже там не было, эвакуировали после ранения. И вот пишешь в газету — не подписываешься… Выступаешь будто бы и смело, но я не могу назвать это смелостью. Мы порой боимся поверить человеку даже тогда, когда он уже не имеет надобности в такой вере, скажем, твоей, моей… Считаем это каким-то великодушием и не чувствуем, что проявляем самое обыкновенное малодушие. Извини, Наташа! Я, может, и не говорил бы сегодня так резко, если б имел в виду только тебя. Возможно, не было б у меня и столько душевной боли и мучительных ощущений… Хотя чистая правда и то, что Леонид Александрович — мой лучший друг, и за него я готов стоять горой. Беда в том, что выступаю я… против самого себя. Если не совсем сегодняшнего, как мне думается, так в полную меру против вчерашнего. Я много передумал и немало помучился за последнее время. О недавнем хочу тут сказать, что допускал порой слабинку, потому и получались разрывы между намерениями и делами. Твою анонимку, Наташа, я читал, как член редколлегии. И скажу честно, догадался… Подумал, что это ты написала. А вот найти удобный случай, чтоб встретиться да поговорить, не нашел. Были у меня и еще некоторые серьезные упущения… — Тут он снова проникновенно посмотрел на Высоцкого. — Но главное, пожалуй, не в этом. После долгих раздумий и переживаний, а еще чтоб лучше убедить тебя, Наташа, я хочу сегодня сказать, что сам лично знал о временном подполье Высоцкого. Мне сказал об этом Меркуш незадолго до своей смерти. Почему я не выступил в свое время, почему не защитил друга и соратника, когда над ним нависла черная туча? Можно найти много причин: мы были далеко друг от друга, я слишком поздно узнал о тяжелом случае… Но оправдываться не буду. Сколько лет ношу эту вину и боль в себе! Сколько еще буду носить, но утаивать такую правду больше не могу. И никакую! Возможно, поздновато пришел к этому убеждению, но пришел. Суди меня, Леонид, как хочешь! Судите вы все, товарищи! А сам я, пользуясь своим правом и случаем, хочу попросить вас всех снять мою кандидатуру в члены бюро парткома. Всей своей совестью чувствую, что не могу, не имею морального права оставаться на руководящей партийной работе…

Он еще какое-то время оставался на трибуне, смело и открыто смотрел в зал, будто стараясь увидеть каждого, кто внимательно слушал его. Потом медленно сошел и сел на прежнее место, положил обе руки на стол. Ни на кого не смотрел, опустив глаза, и, пожалуй, ни о чем больше не думал. В зале было тихо, как и после выступления Натальи Вишневской, даже еще более настороженно и неопределенно. В президиуме первым отвалился от стола и кашлянул председатель. Он будто только теперь вспомнил, что надо что-то делать, как-то вести конференцию. Взяв в руки листок с кандидатурами, приблизил его к очкам и вдруг удовлетворенно кивнул головой.

— Товарищи! — произнес громко и уверенно, видимо желая показать, что никакие неожиданности не собьют его. — Оказывается, кандидатура товарища Жемчужного идет у нас следом за Высоцким. Так что теперь мы, видимо, и обсудим кандидатуру Вячеслава Юлиановича, только сначала поставим на голосование кандидатуру Леонида Александровича. Вы оставляете в силе просьбу о самоотводе? — Он всем корпусом подался над столом вперед.

Леонид Александрович встал и спокойно сказал:

— Мне хотелось бы, чтобы делегаты решили это сами, без моих просьб и предложений. Я даже и слова не попросил: если у кого есть вопросы, готов ответить.

— Есть у кого вопросы к товарищу Высоцкому?

— Все ясно! — послышалось из зала несколько голосов. — Ставьте на голосование!

— Товарищ Вишневская! — обратился председатель конференции к бывшей партизанке. — Хоть вы и не являетесь сегодня делегаткой, но я хочу спросить: это у вас был отвод или просто сообщение?

— Отвода не было, — чуть слышно сказала женщина.

— Тогда — кто за то, чтобы оставить кандидатуру товарища Высоцкого в списке для тайного голосования?

Поднялось много рук.

— Кажется, все голосуют? — тихо спросил председатель у членов президиума.

— Все, — ответил сосед по столу.

— Кто против? Нет. Кто воздержался? Нет. Единогласно! — не сдерживая торжественного тона, объявил председатель. — Какие будут предложения насчет самоотвода товарища Жемчужного?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Провинциал
Провинциал

Проза Владимира Кочетова интересна и поучительна тем, что запечатлела процесс становления сегодняшнего юношества. В ней — первые уроки столкновения с миром, с человеческой добротой и ранней самостоятельностью (рассказ «Надежда Степановна»), с любовью (рассказ «Лилии над головой»), сложностью и драматизмом жизни (повесть «Как у Дунюшки на три думушки…», рассказ «Ночная охота»). Главный герой повести «Провинциал» — 13-летний Ваня Темин, страстно влюбленный в Москву, переживает драматические события в семье и выходит из них морально окрепшим. В повести «Как у Дунюшки на три думушки…» (премия журнала «Юность» за 1974 год) Митя Косолапов, студент третьего курса филфака, во время фольклорной экспедиции на берегах Терека, защищая честь своих сокурсниц, сталкивается с пьяным хулиганом. Последующий поворот событий заставляет его многое переосмыслить в жизни.

Владимир Павлович Кочетов

Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза
Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Прощай, Гульсары!
Прощай, Гульсары!

Уже ранние произведения Чингиза Айтматова (1928–2008) отличали особый драматизм, сложная проблематика, неоднозначное решение проблем. Постепенно проникновение в тайны жизни, суть важнейших вопросов современности стало глубже, расширился охват жизненных событий, усилились философские мотивы; противоречия, коллизии достигли большой силы и выразительности. В своем постижении законов бытия, смысла жизни писатель обрел особый неповторимый стиль, а образы достигли нового уровня символичности, высветив во многих из них чистоту помыслов и красоту душ.Герои «Ранних журавлей» – дети, ученики 6–7-х классов, во время Великой Отечественной войны заменившие ушедших на фронт отцов, по-настоящему ощущающие ответственность за урожай. Судьба и душевная драма старого Танабая – в центре повествования «Прощай, Гульсары!». В повести «Тополек мой в красной косынке» рассказывается о трудной и несчастливой любви, в «Джамиле» – о подлинной красоте настоящего чувства.

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Русская классическая проза / Советская классическая проза