Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Сходите вы… это самое… в сельсовет, к Климу, расскажите ему. Расскажите все. Это такой человек, что с ним можно говорить.

— Няма ли у вас чужих овец? — послышался совсем близко излишне резкий и басистый голос. Ничипор сразу увидел, кто это спрашивает, а Богдан оглянулся. Ковыляла по дворам Крутомысова Марфа.

Мужчины разошлись, будто этот голос распугал их. А может, он напомнил, что кончается день, что пора каждому, в какой бы тоске он ни пребывал, подумать и о своем доме да, видимо, и про своих овец, поглядеть, пришли ли они, блудные, на свой двор…

Бычихи в хате не было, когда хозяин переступил порог и с прижимом закрыл за собой дверь. Не было и Панти. Богдан посмотрел в уголок возле запечка, глянул на печь, куда иногда залезала хозяйка даже и летом, и начал медленно раздеваться. Стоя на глиняном полу возле печи, почувствовал, что в хате холоднее, чем на улице, и нагнулся, чтоб достать из запечья старые валенки. В голове будто затуманилось, и он сел на кровать.

Умопомрачение немного испугало — раньше такого не было. Валенки остались где-то за печью, а похолодевшие ноги Богдан поставил на колодку. Хорошо, что как раз тут стояла колодка, чаще она была под припечком. Видеть хозяйку не хотелось — перегрызла нутро за коня. А в этот момент, когда напал морок и потемнело в глазах, подумалось: уж пускай бы лучше была тут — все-таки не один. А то и в хлеву пусто и в хате…

Как-то особенно тревожно и противоречиво подумалось о сыне. И хорошо, что его нет в хате, не лежит вот тут, на кровати, не сидит в запечке, а пошел куда-то на улицу: значит — ходит, играет, слава богу. А в то же время душу грызло беспокойство: как он там ходит или бегает, с кем, где, что делает? Чтоб не натрудил себя после такого увечья, как бы не всунулся снова куда по своей эдакой непоседливой натуре. Как-то привык каждый раз видеть его дома. Пускай бы и сегодня был тут… Нет уже в хлеву коня, что чуть не изувечил сына, нет и коровы — вчера забрала Вулька. В хлеву можно теперь Панте играть, бегать, лазить куда захочет: конь не лягнет, корова не боднет. Но что будет есть, набегавшись? Клим обещал по кружке молока каждому едоку, если семья запишется в колхоз. А если в ней семь-восемь едоков? Где наберешься того молока? И когда это будет, куда пойдешь за этим молоком?

…Утомленный, с головной болью, Богдан шире раскрыл глаза: в запечке стоял туман. А может, это дым, а не туман? Отчего дым? Печь не топилась. Горит что? Тлеет? Так нет же никакого запаха. В тумане заметил свой серый барабан, как и другие вещи, валявшиеся в запечье. Может, от пыли, а может, от этого тумана или дыма, который ничем не пахнет? Пригляделся и увидел дырку в собачьей коже… Это Ничипор когда-то пробил… Когда-то они играли на вечеринках, даже на свадьбах. Когда-то, еще до Арабиновки, даже и на хлеб немного зарабатывали игрою. Может, и теперь придется, раз уж снова остался без коня, без коровы?

Богдан прислонился к стене и поднял вверх острую худую бороду — кадык выперся и поплыл к подбородку; человек нехотя, насухо глотнул. Глаза будто подсознательно уставились на небольшие полати над печью. Там где-то лежит и скрипка. Ее уже и не видно среди всякой рухляди, затянутой пылью и паутиной. Может, и расклеилась уже?..

— Няма ли у вас чужих овец?!

Голос под самым окном словно разбудил Богдана, он даже вздрогнул, резко повернул голову. В верхнем стекле, между больших костистых рук, приложенных к стеклу, торчало скуластое лицо Марфы. На глазах, на губах и даже на длинном с горбинкой носу видны были растерянность, забота: наверно, она уже все дворы обегала, всех опросила, а барана своего не нашла.

— Дак нету, нету! — послышался со двора злобный крик Бычихи. — Я уже тебе сказала, что нету!

— Где же он? — с отчаянием спросила Марфа. — Должен же у кого-то быть!

— Дак, может, он и со стадом не пришел? — подала догадку Бычиха. — Может, его волки в лесу задрали?

— Нехай бы ваших овец задрали! — обидчиво ответила Марфа. — А наш баран со стадом был, пастух его по повязке знает и по меченым ушам.

— Не поглядел волк на повязку!

Марфа ушла, и снова стало тихо, будто ничего живого не было в деревне. Как раз была такая пора суток: люди еще хоть и не легли спать, но порасходились по хатам; скотина и птицы — по хлевам и котухам. Только Крутомысов баран не попал в свой двор. И ковыляла Марфа по улице, уже, должно быть, по второму и третьему разу заходила в каждый двор, тыкалась длинным, побелевшим от тревоги носом в стекла окон и хрипло, устало спрашивала: «Няма ли у вас чужих овец?»

Богдану казалось, что он и теперь слышит ее голос, хоть и не под своим окном: может, под соседским, а может, просто на улице. Видно, Марфа так растревожилась, исстрадалась по пропавшему барану, что с криком повторяла свой горький вопрос всюду, даже когда и не видела людей.