Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Пастух размотал кнут с ременными кистями, подошел ближе и со свистящим выстрелом так огрел барана по хвосту, что тот даже подскочил задними ногами и рванулся вперед. Богдан чуть не споткнулся, меняя тяжелый, натужный ход на внезапный, неожиданный бег.

Дальше баран семенил будто уже охотно, даже тянул за собой своих спасителей, но все равно Богдан чувствовал, что вести это очумевшее животное очень трудно, ноги млели чуть больше, чем когда вел своего коня.

Прошло еще недели две или больше, и вот однажды, в воскресенье, почти все арабиновцы, кто был дома и жил ближе к улице, услышали сильный, почти беспрерывный звон бубенцов и грохот колес. Некоторые повыбегали на улицу, подумали, что это чья-то свадьба хлынула в полной своей разгульности, — в прошлые годы у нас часто были свадьбы поздней осенью.

Повозка промчалась так быстро, что мало кто и разобрал, кто в ней поехал. Но вскоре бубенцы зазвенели снова, с другого конца улицы, и уже все увидели, что и повозка на железном ходу и на рессорах, и кобылица, и бубенцы были Ничипоровы. На переднем сиденье той особенной, с гнутыми грядками повозки, которую Ничипор мастерил урывками, может, лет пять, сидел Никон Лепетун, распаренный и раскрасневшийся от доброй чарки, и концами сложенных вдвое ременных вожжей раз за разом размахивал над головой и стегал гладкую, рысистой породы, Ничипорову кобылицу. Сзади сидело еще несколько человек, все были уже в наилучшем настроении и подбивали Лепетуна гнать рысачку еще сильней. Напуганная лошадь (таких безжалостных хозяев она никогда не видела) мчалась вовсю, была уже в пене, однако еще вздрагивала и рвалась вперед от каждого удара вожжой.

— Гони, гони кулацкую неженку! — кричал какой-то молодой губошлеп, видимо, из Голубовки. И размахивал руками и ногами, мотал рыжеватыми космами. — Хоть раз промчаться с бубенцами!

Несколько арабиновских мальчишек припустились за повозкой и хотя сразу отстали, но все же бежали следом: им, наверно, нравилась такая разудалость Лепетуна. Не уходили с улицы и некоторые взрослые арабиновцы: кто из любопытства, кто от удивления, а кто в ожидании, что такой цыганский «шпектакль» повторится еще раз.

Однако «шпектакль» не повторился. Выехав в конец улицы, Лепетун резко повернул кобылицу в сторону, на старобинскую дорогу, а там был тот самый уже известный нам мостик с провалившейся доской. При осторожной езде кони переступали эту дыру, а на крутом галопе Ничипорова рысачка не рассчитала шаг и с разгону упала. Повозка вместе с Никоном и его спутниками чуть не перелетела через мостик, порвав на кобыле сбрую и ремни чересседельника. Но никого из этих разъяренных пассажиров черт не взял: они поразлетались кто куда и только немного пощупывали потом кто бок, кто зад, кто затылок. Кобылица же встать не могла. Она билась на мосту, как подстреленная птица, несколько раз поднималась на задние ноги и падала снова, душилась хомутом. И бубенцы дзинькали отрывисто и приглушенно…

Подбежали люди, расстегнули супонь, помогли животному освободиться от хомута. И тогда все увидели, что у рысачки сломана нога.

— Где же Ничипор? — спросил кто-то из толпы.

Богдан подошел немного позже, но сразу понял, в чем тут дело, и решительно подался к Лепетуну, который стоял возле мостка и немного смущенно потирал рукой заросшую стручковатыми, как у ягнят, волосами шею.

— Где Ничипор? — повторил Хотяновский, настойчиво глядя Никону в глаза.

Тот сначала молчал, а потом, увидев, что к нему подходят еще люди, огрызаясь, заговорил:

— А что я знаю, где Ничипор? Где надо, там и Ничипор!

— А это все ты где взял? — спросил Хотяновский и показал рукой на мостик, где лежала на боку Ничипорова повозка и стояла на трех ногах дрожащая рысачка, изредка и уже совсем глухо позванивая бубенцами. Из ее больших и светлых, будто девичьих, глаз текли слезы.

— Это уже обчее, — понуро сказал Никон. — Колхозное это!

— Так, может, не твое? — послышался возмущенный голос.

— В самом деле, — поддержал кто-то из собравшихся. — Слишком падок на чужое!

Богдан с ненавистью покачал головой и сказал:

— Взять бы теперь… это самое… тебя за шиворот и в сельсовет или даже в райком! Пускай бы там поглядели, какой ты помощник колхозу. Но мы сделаем иначе. Василь! — обернулся он к Квасову-старшему, который стоял возле изувеченной кобылицы и поддерживал ее за уздцы. — Сбегай в сельсовет сам и скажи обо всем Бегуну! А мы… давайте… это самое… — он показал на моего отца и еще некоторых арабинцев, — давайте постережем тут все, как есть!.. И этих негодяев тоже!

Вскоре возле мостка собралась почти вся Арабиновка, и до приезда представителей власти люди не расходились. Потом некоторые зашли во двор к Ничипору, так как еще не все знали, что его с семьей сегодня на рассвете повезли в район. Зашел туда вскоре и я.