Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Наверно, оглянулась на машину и Лидина мать, но девушка уже не могла этого увидеть и не смогла подать никакого знака. Сердце сжалось, защемило — жалко было покидать мать, но желание вырваться, выскочить из этого страшного омута брало верх над всем. Девушка не могла теперь и думать об Арабиновке, даже о своей хате, своем уютном уголке за рябенькой ширмочкой. Было время, когда она открыто и весело радовалась всему, что происходило в ее родной деревне, старалась как могла помогать этому новому. Потом стал на дороге негодяй Лепетун, и пошли в ее жизни одни только обиды, одни несчастья. Глаза часто заплывали слезами и даже на все доброе уже не могли по-настоящему глядеть…

А это доброе в Арабиновке было. Жаль, что Лида не могла о нем знать, а то, наверно, не решилась бы на такой неожиданный поворот в своей судьбе. В то праздничное утро, когда по вине Лепетуна сломала ногу Ничипорова кобылица, в Арабиновку приехал не только Клим Бегун, но и секретарь райкома партии Игнат Маринич: как раз тогда он был в Голубовском сельсовете. Люди дождались их у моста, где оставалось все так, как было после происшествия. Не осмелился или посчитал ниже своего достоинства дать деру и Лепетун. Возможно, что и побаивался, ибо от кого-кого, а от моего отца он не удрал бы. А там если б догнали, то вряд ли обошлось бы без тумаков. Видно, чувствовали это и его компаньоны из Голубовки.

Маринич подошел к мосту, посмотрел на опрокинутую почти вверх колесами повозку, потом стал осматривать раненую, дрожащую от боли Ничипорову кобылицу.

— Эх, какая рысачка была! — сказал с восхищением и сочувствием. Погладил роскошную беловато-серую гриву, хотел посмотреть сломанную ногу, но, как только дотронулся до белой голени, будто в чулочках, кобылица вздрогнула всем телом, бубенцы резко звякнули, а потом еще какое-то время тихо переливались от дрожания бессильно опущенной лошадиной шеи.

— Пошли кого-нибудь в район за ветеринаром! — приказал он Климу Бегуну. — Может, еще удастся спасти! Эх, какая красавица, какой породы!

Люди заметили, что Маринич любит коней, что он искренне жалеет кобылицу, в больших чистых глазах которой стояли слезы, и как-то сразу начали тянуться к нему, во всем доверять, и, казалось, каждый из присутствующих готов был слушаться его, помогать, чем только мог.

— Чья ж это жеребка? — спросил Маринич — Из местных или из Голубовки?

— Кулака одного! — поспешно ответил Лепетун, который первым подошел к секретарю райкома и держался возле него словно свой человек.

— Никакой он не кулак, — спокойно, но уверенно сказал Богдан Хотяновский, который уже вернулся из Ничипоровой хаты.

— И не лишенец, — добавил мой отец.

Я невольно заметил, что отец уже знает это слово и тут очень уместно вставил его.

Маринич продолжал допытываться, выяснять все по порядку.

— А где ж этот самый… главный виновник?

— Так он же вот около вас, — сказал Хотяновский.

Секретарь райкома повернулся к Лепетуну, внимательно и будто пронзительно смерил его глазами с ног до головы и неприязненно, с обидой в голосе проговорил:

— Ага-а!.. Так это вы и есть тот самый Лепетун? В лицо я не знал, а фамилию слышал. Когда сказали мне в сельсовете, то с первого слова не поверил. Правда, Бегун? — обратился он к председателю сельсовета. — Ты тоже не поверил?

— Я не поверил, — открыто сказал Клим, — так как этот мельник даже и запрячь коня как следует не умеет.

— Слышал я, что вы тут в активистах ходите, — говорил дальше Игнат Маринич, — помогаете колхоз организовывать и укреплять. А выходит…

— Вот так он помогает! — вперебой Мариничу послышался сильный женский голос. — «Акцивист» этакий!

Все, кто был чуть впереди, оглянулись — в толпе стояла на длинной ноге Марфа и пристально смотрела на секретаря райкома. Маринич, в знак согласия, кивнул ей головой и резко обратился к Лепетуну:

— Слышите? Люди знают, что говорят! В глаза говорят! Как же так можно? Это же жеребка еще, ее вообще нельзя запрягать, а вы с такими издевательствами… Кто вам запрягал?

— Да вон! — показал Лепетун на парней, что недавно ехали в повозке вместе с ним.

— А ну, идите сюда! — позвал их Маринич. — Откуда вы? Здешние?

— Из Голубовки они, — с возмущением сказал Клим Бегун. — Какой дьявол вас сюда принес?

— Так просто зашли, — стал оправдываться один из них, рыжеголовый и красный от хмеля, как вареный рак. — Праздник сегодня.

— Безобразничать пришли! — уточнил Бегун. — Где так набрались?.. Как свиньи…

— Кто — мы? — возмутился рыжеголовый. — Да мы и капли в рот не брали!

— Еще бы, не брали! — сказал кто-то из толпы. — По мордам видно!

— Чья это сапка? — громко спросил Ромацка Гнеденький, будто желая всем сообщить, что он тоже пришел сюда и готов помогать, если потребуется. — В грязи, визу, валяется… — Нагнулся, поднял.

Никто ему не ответил.

Игнат Маринич решительно заявил:

— Будете отвечать по закону как вредители колхозного строя! А вы, — он показал рукой на Лепетуна, — вы в первую очередь ответите!

— Так кулацкое ж это! — будто с отчаянием выкрикнул Лепетун. — Кулацкое!