Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

На стол Бычиха поставила яичницу на сале. «Откуда взяла яйца?» — подумал Богдан. Куроеды из Голубовки, а возможно, и из Старобина уже несколько раз наведывались в Арабиновку и вылавливали или отстреливали кур и гусей. Один из них, уж очень пронырливый и ползучий, отыскал в хлевушке у Ничипора Ленькиного аистенка и тоже скрутил ему шею, бросил в мешок.

К яичнице хозяйка принесла и бутылку самогонки — опять же неизвестно, где могла взять. Пантя снял с головы и пристроил свою грозную шапку на подоконнике, возле которого сел за стол, — шапка заслонила почти все стекло, — ласково усмехнулся, но снова почему-то скривил губы. Богдана стала настораживать и беспокоить эта кривая ухмылка; откуда она появилась, раньше ведь такой не было?

Не ожидая какого-либо слова, парень взял бутылку в руку, взболтнул и поднес к окну.

— Первак сами вылакали! — сказал с насмешливым упреком.

— Кто? Я? — удивилась Бычиха. — У меня нет ничего, это добрые люди одолжили.

— Знаю, знаю! — перебил Пантя. — Верю! Скажете мне потом, кто они такие, эти добрые люди? А теперь дайте во что…

— Да вон же! — ткнула Бычиха пальцем в граненый стаканчик, который подавался только для важных гостей. Напротив Богдана она поставила маленькую, с наперсток величиной, выщербленную рюмочку. Себе ничего не поставила.

— Разве это?.. — скривил рот Пантя. — Тут же не грудные дети! Кружку вон ту дайте, если ничего другого нет!

Бычиха метнулась к умывальнику, вылила в ведро из кружки воду и поставила посудину на стол. Пантя налил сначала себе, потом плеснул немного отцу, а выпьет ли немного мать, даже и не спросил.

— Тогда капни уж и мне, — попросила женщина. — Ради святого воскресенья да твоего приезда.

— Вы, кажется, в рот не брали?

— Не брала и не беру, но уж от радости…

Пантя выпил полную кружку почти одним махом, скосил рот, будто хотел засмеяться, а потом посмотрел в кружку и на бутылку:

— Не разобрать и что это: сырец какой-то или домашней выработки?

Он вылил в кружку все, что оставалось в бутылке, широко раскрыл уже щербатый по бокам рот и плюхнул туда все остатки. Тогда, отфыркиваясь, обратился к отцу:

— Почему же вы не пьете?

«Хорошо еще, что хоть «вы» не забыл», — подумал Богдан и отставил от себя Бычихин наперсток.

— У меня от нее изжога печет.

— Изжога? — насмешливо переспросил сын. — Знаю я эту твою изжогу. Печет она тебя и без выпивки!

— Почему это?..

— А потому!.. Власть свою боишься потерять!

«Вот уже и «ты», — отметил мысленно Богдан, а вслух сказал:

— Какая ж у меня… это самое… власть? Делаю, что могу, и все… Как и раньше работал.

— Принеси еще бутылку! — приказал Пантя, а сам подвинул к себе сковороду.

Бычиха молча вышла.

Давясь от приобретенной где-то привычки есть быстро и засаливая себе подбородок и кончик острого, с мелкими веснушками носа, парень пытался и дальше укорять отца:

— Думаешь, мы ничего и не знаем и не ведаем?.. Все ведаем и все знаем!..

— Кто это — «мы»? — хмуро, упавшим голосом спросил Богдан.

Добра он уже не ждал, но хотел знать правду, убедиться во всем услышанном своими ушами, увиденном своими глазами.

— Мы — это я! — громко и уверенно сказал Пантя. Важно повернулся к подоконнику и показал на свою шапку. — И еще некоторые люди, которые со мной… Моли господа бога, мать… Ой, что это я!.. Крепковата, холера!.. — погладил пальцами пустую бутылку. — Моли господа бога, что у тебя такой сын!.. Заступился, выручил… А то б качался ты где-нибудь на перекладине за такое бригадирство!.. Правда, все это, может, идти и в дело… Но не ради того дела ты стараешься?

— Для какого ж это мне стараться?

— Такого, что новой власти нужно.

— Так ты, значит?! — Богдан отодвинулся от стола, повернулся к сыну лицом.

— А ты что? Только теперь догадался, сообразил? Я думаю, чего это ты все поглядываешь на меня то как на черта, то как на святого ангела?

— Так кто ж ты такой? Это самое…

— Представитель новой власти! Полицейский! Слышал о таких? При царе были, но я не такой! Я — только название, как при царе, а на самом деле — начальник! И теперь тут, в Арабиновке, и в соседних поселках никаких ни бригадиров, ни председателей, а тем более никаких коммунистов или комсомольцев не будет! Вся власть — моя! Кто «за»?.. Кто «против»?.. Ой!.. К черту! Кто будет против, того… — показал на порог, где стоял карабин. — Мне еще помощник нужен — по хатам бегать, выполнять, что скажу. Член сельсовета будто, только без никаких выборов, голосования. Теперь это будет называться — староста. Может, ты хочешь? Могу закинуть слово. Заодно и вину свою уменьшишь перед новой властью.

— Значит… это самое… — чуть не со стоном произнес Богдан, — сын продажный, так чтоб еще и батька?.. Не слишком ли много будет — два выродка на одну хату?