Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Ты не ругайся! — без особой обиды сказал Пантя. — Ты лучше подумай, о чем говорю. Кто сам себе враг? Скажи: что ты имел на своем веку? Скрипочку приобрел, и то без футляра… А что сам сделал, так на гроб похоже. Вот и носил свой век по хатам этот гроб… А тут надел дадут, коня-а. Со своей собственной землею будем и с конем. Корову тоже дадут, а нет — сами возьмем. Вдвоем будем, так и надел двойной… И двое коней. Чтоб и на выезд…

При этом их разговоре зашла Бычиха, остановилась, будто не желая вслушиваться в мужской разговор, однако уши наставила и, когда подошла к столу, как бы шутливо спросила:

— А женщин не берут там в какие-нибудь начальники?

Пантя выхватил из ее рук вторую бутылку, а на вопрос не ответил. Налил в кружку и с ходу выпил. Пока доедал яичницу, Богдан сидел молча, с болючей жалостью глядел на сына и думал: «Неужели это не сон, неужели такая судьба постигла на старости лет?»

За столом сидел сын, единственный сын, — самое дорогое на всем белом свете… И будто не сын теперь это, а кто-то чужой, далекий и враждебный. В отдельные моменты казалось, что этот охмелевший юноша даже видом не похож на сына: и сидит не так, как прежде, и ест не так, и шею держит как-то по-волчьи — почему-то излишне вытянута, столбом. А пьет! Не глотает, а просто льет в горло, запрокинув голову и жадно оттопырив ковшом нижнюю губу.

…Когда-то, будучи подростком, Пантя побаивался даже запаха спиртного. Случилось это после того, как Никон Лепетун, заведя парня в свою каморку, дал ему глотнуть керосина. Объяснил потом Богдану, что сделал это не умышленно, а случайно перепутал в темноте бутылки. Как попала бутылка с керосином в то место, где стояла его самогонка, он будто бы и сам не мог уразуметь: наверно, мать подставила, чтоб его самого отвадить от пьянства.

Когда же заходил разговор об этом с другими, то Никон хвалился, что подсунул Бычку (как иногда звали Пантю) бутылку с керосином заведомо, чтоб подтравить немного и отучить лазить куда не надо.

Некоторое время спустя пришли в Арабиновку парни из Залесья. Они часто приходили сюда на вечеринку, благо было недалеко. Но была и еще одна причина — там почему-то не очень приживались девчата: как только которая оперялась, так и улетала в город. Хоть улицы подметать, лишь бы не дома.

Залесчане всегда приносили с собой бутылку водки и прятали ее под часовней. В разгар вечеринки они выходили на улицу, будто прогуляться, выпивали свой потайной запас и возвращались уже не такими, как были: не в меру говорливые, задиристые и до того уж развеселые да забияцкие, что будто и сам черт им не пара. Однако же почти совсем не пьяные, так как напиваться скупость не дозволяла. В Арабиновке кто-то подсмотрел, как они выпивали одну бутылочку на восьмерых. И пошли после этого шутки-прибаутки, а позднее даже и насмешливые, оскорбительные: «Пьют, как залесчане: четвертинку на восьмерых».

Пантя в тот раз выследил, где залесские парни спрятали водку, забрал ее и выцедил всю эту «четвертинку» один. Потом залез в часовенку и начал стрелять из самодельных прижигалок, каких у него было, может, с десяток.

Вечеринка разладилась, несколько бравых парией пошли «в наступление» на часовню. Из залесчан не пошел ни один. В тот вечер они даже о своем тайнике забыли.

С того времени Пантя стал поискивать, где бы что-нибудь урвать да выпить. Если не выпадало на дармовщину, то покупал на деньги; не находилось чего в отцовском или материнском кошельке, тащил что-нибудь из пожитков. Потом и наткнулся на остатки материнского клада, того самого, что добыл когда-то сам. И махнул в Бобруйск, в пожарную команду…

Опорожнив и вторую бутылку, «представитель новой власти» вымакал хлебом все, что оставалось на сковороде, вытер скатертью губы и всем туловищем повернулся к отцу. Теперь Богдан заметил, что сын все время так столбовато поворачивался, может, потому и шею держал навытяжку.

— Вижу, что ты глядишь на меня как на чужака, — начал парень вроде бы рассудительно. — И не рад, что я вернулся. Война… Все воюют против Гитлера… Даже Квасы где-то на фронте… А вот твой единственный сын… обрадовался, что дождался Гитлера. Выродок?.. Это мягко ты говоришь… Скажи — предатель! Родину не защищаю!.. Я же могу сказать, что и ты изменник на пару со мной, так как не побежал отсюда вместе с Бегуном и другими такими. Почему ты не побежал? Потому, что тебя не позвали!.. Тебя оставили свиней кормить. Так вот — меня тоже не позвали. Кто я такой? Сын попа, кулака, врага народа? Нет! А в комсомол меня не приняли. Квасов приняли, а меня нет. А за что меня не приняли?.. Ты спросил у них?

— Только той и заботы! — вставила Бычиха, убирая со стола сковороду. — Взбрело тебе в голову.