Тропы, которые я выбрала. Повести

Другой человек говорил про кедровку, но другой человек уехал, чтобы её привезти. Поэтому пока — будут пить коньяк.

А я буду притворяться. Я буду пить гранатовый сок. Люди тут думают, что у меня малокровие или просто что слабенькая.

Но у меня широкий таз. Это всё оправдывает.

Ещё я шлюха.

Так они не говорят, но они так пишут про меня в воздухе ресницами, когда хлюпают, моргают глазами. Когда смотрят на меня. Смотрят на родинку у меня на правой щеке. И посылают мне воздушный поцелуй. А потом улыбаются. А я улыбаюсь им. Потому что если попробовать произнести «шлюха», то в самом деле получится поцелуй — лёгкий и потому летящий. Попробуйте.

Сначала шепчут на ухо, дышат, прислоняются розовым к шее. Там рождается мягкое [л']. Там рождаются дети-буковки. И дети-человечки. Там родилась я, и там родились вы, и там родились другие. На мягком [л']. После шёпота и перед восторженным тупым вздыханием.

Девочка, которую я целовала в детстве, рассказывает мне про своего жениха. Мы учились целоваться, когда он ходил в восьмой класс. Он старше её на семь лет. Маленькие девочки ещё маленькими начинают учиться любви. Она называет его имя, лаской сокращённое, оно начинается на [л']. Я поздравляю её. Я никогда её не любила, только училась терпеть. Она подсматривала в мои карты и воровала конфеты. Плевалась семечками под мою кровать. Бабушка прятала меня от этой девочки. Та стояла под окнами, прислонялась к поржавевшему забору. Теперь она выходит замуж.

Девочка думает пригласить меня. Девочка говорит со мной, но просто спрашивает словами, стану ли я рассказывать. Помню ли я. Я знаю её язык.

Я ничего не помню.

Она видит и посылает мне поцелуй. Мягкое [л'].

Я не помню ничего плохого.

Дети притворяются, став взрослыми, что не помнят себя детьми. Но почему-то избегают запаха манной каши и холодных яиц с посеревшими желтками. Девочка боится сесть со мной рядом. Девочка видит, что я уже женщина.

Девочка не знает, что вечером мы уснём в одной кровати и она по-сестрински поцелует мне губы. Так она попросит молчать. Я возьму её руки и, ладонями к себе вывернув, прижму к своему животу. Я попрошу её гладить живот. Он такой же, какой был всегда. Он скрывает существование третьего.

Я хочу попросить её перестать, но засыпаю прежде. Она целует меня в волосы. Мы спим одним сном. Во сне я делаю аборт и лечу. Говорят, летать во сне — значит взрослеть. Говорят, умирающий во сне живет долго и счастливо. Amen. Спокойной ночи.

Утром её уже нет. Моё детское воспоминание наливает чай раздетому мужчине с вздутыми руками и волосатыми негнущимися пальцами. Я пытаюсь понять любовь как свойство.

Я пытаюсь понять любовь как себя.

Как и в себе, я ничего не понимаю в любви.

Я глажу живот. Он такой же, какой был ночью, какой был всегда.

Дешёвый цикорий похож на какао. Что-то разрывается между двумя, и двое становятся одним и одним. А между этим — кружка чая или цикория. Турка кофе. Кипящий чайник. Печенье в блюдце для молока. Жёлтое, как маргарин, масло. Кусочек сыра, стёкший жиром на салфетку. Между этим — целый бесконечный завтрак.

Может быть, я слишком часто смотрела, как он жуёт. Набивает рот, в щеках задерживая пищу. Может быть, стоило отворачиваться. Может быть, мы должны были завтракать в разных комнатах.

Может быть, куда-то делась любовь. Это ничего. Но куда-то делась надежда.

И потом — куда-то делась я.

Я полетела сюда. Но больше никто сюда не полетел. Я знала, что никто не полетит, но приятно и чего-то не знать.

Я много оставила приятного.

Он не знал, например, как зовут человека-отца.

Он не знал, например, где живёт человек-мать.

Он не знал, например, что я делала там, далеко и не дома, и не там, где родилась, и не там, где жила.

Он не знает, что здесь я могу быть человеком-матерью и там он мог быть человеком-отцом, и что человек-ребёнок уже существует и ещё нет.

Он думал, что он человек и я человек. И что за это можно любить и прощать. Любить полагалось ему. Мне полагалось прощать. Больше он ничего не знал и не хотел. Он все ещё звонит мне, не спрашивая, где я теперь. Я перестаю узнавать его голос. Но моя голова становится его головой, и мои мысли становятся его мыслями. Слишком часто.

Я всё ещё делю мир на наш и не наш.

Когда гости уезжают, я понимаю, что я и сама. Человек и жена человека забыли, кто я. Жена становится мамой, а потом снова становится женой — такая жизнь. Я стараюсь уйти, только остаются вещи и висят слова прощания. Если прощаться навсегда или надолго, слова падают и их не видно, а если на день или час, слова висят перед глазами и всегда помнятся.

Мне некуда здесь идти. Я имитирую, что здесь — это там.

Хотя там мне никогда не нравилось.

Там вечно много людей. Невозможен умерший город. Там ходят мертвые и живые, прислоняясь друг к другу, неспособные отделить себя от мира и мир от себя, как дети. Они знают, что есть тело, но так часто соприкасаются с телом другого, что своего не чувствуют. Там я знаю, что я есть и есть мое тело, но в квартире меня слишком много, а на улице меня недостаточно. Здесь не так, как там.