Тропы, которые я выбрала. Повести

Вся моя жизнь превратилась в абсурд. Такое случается, когда теряешь школу, потом институт, не находишь работу и остаёшься без точек опоры. Не можешь себя индентисфи… идентифисцировать. Идентифицировать. Поняли. Знаете. Проходили.

Но это ощущение — что я никто — оно целебное. Как будто не просто всё можно, но всё могу.

Рейс задерживают, я получаю талон на питание и иду в какую-то пельменную, есть мясо лося в зелёном тесте. Вот оно — время. Залепленное в пельмени. Жжётся. Это справедливо. До рейса четыре часа.

Лететь мне примерно столько же.

Раньше, когда я прилетала, меня встречал обязательно дедушка — нелепо по-мужски тащил багаж, закидывал в машину, садился, пристёгивался.

— Ну, поехали.

Это почти всё, что он говорил.

Теперь ему всё-таки сложно преодолевать расстояния, чья жизнь длиннее тридцати минут. Это разбивает мне сердце, но я стараюсь об этом не думать. Может быть, помогли бы врачи. Может быть, маме стоило бы прилететь, настоять холодным своим непроницаемым тоном — забрать, увезти, лечить. Положить по больницам. Но мама боится, как ребёнок, что её заругают. Я ненавижу нас за то, какие мы все убогие, угловатые. Как мы не можем стать целым.

А я просто ничего не вешу в глазах деда. Егор рассказывал, раньше они были очень зажиточной семьёй. Летали куда-то в другие страны — я никогда не была в другой стране. Ему покупали PSP, игры на дисках. Однажды так мы и выяснили, что Егор тоже учился в моем лицее. Только в другом классе. И любили Егора явно больше — я всё-таки стараюсь не вспоминать то время.

В классе меня не дразнили, но презирали явно. Я думала порой: будь мы в одном классе, Егор защитил бы меня или встал на сторону сильных? Я была слабой. Я больше не хочу.

Как это получается с детьми? Я сижу в зале ожидания прямо перед детской площадкой — бутафорской, конечно, закованной в серые декорации аэропорта. Егор говорил, ему нравятся аэропорты, потому что они с мамой часто летали и всегда делали это как-то налегке. Я слишком боялась опоздать, молчание и нервозность мамы вызывали у меня приступы паники, а тревога гнала в туалет — общественных туалетом я боялась, и как итог только бесконечно переживала. Путешествие, даже такое редкое и маленькое, никогда не начиналось для меня с полёта.

Зато мы ездили на машине — в Анапу, Сочи или в Крым. Машина — всё-таки мамина стихия. Она чувствует себя свободной только за рулем, и может даже позволить себе улыбаться, шутить, а иногда покурить или сматериться. При мне. Как будто мы чуть больше, чем просто мама и дочка. Как будто мы настоящая семья.

Кажется, я всё-таки протрезвела. Спасибо пельменям. И моим мозгам.

Девочка в синем платье скатывается с красной горки, высотой мне по колено. Кто наряжает детей в платья перед полётом? Мамочки переговариваются. Я сижу среди них, потому что в остальных частях аэропорта толстые мужики разложились на лежаках, маленькие мужчины снуют от туалета до стойки регистрации в нетерпимом желании закурить, люди начали скупать пиво по всему фуд-корту и атмосфера, честно говоря, кажется опасной даже для тех, кто тоже пьет. Мамочки шепчут, их мужья спят с двумя пластиковыми стаканами в руках.

— А у вас тоже задержали?

— Ага. А Джей-Севен, говорят, полетели.

— А вы на чем?

— На Победе.

— И тоже отказались лететь пилоты?

— Да. Говорят, там туман.

— А вам уже сколько?

Неожиданный поворот в диалоге.

— Нам через месяц два будет. А вам?

— Ой, нам вот на днях исполнилось два как раз.

Что-то объявляют.

— Это наше, похоже. Ладно, мы пойдем! Хорошо вам добраться! Пойдем-пойдем-пойдем.

И женщина с рюкзаками, двумя бутылками воды встаёт, расталкивает мужа, зовёт дочь, пихает её в коляску — и все они куда-то уходят. Она выглядит для меня скалой, заросшей оазисом кустарников и деревьев.

Оставшаяся мамочка разглядывает меня, но потом отворачивается.

Ждём, ждём.

В моменты ожидания есть чувство, что всех нас смолотит время. Становится как-то очевиднее, что ли. Нет различий и нет никаких целей. Мы — толпа людей — сидим в огромной комнате и ждём, пока рассеется туман в городе, к асфальту которого мы не в состоянии прикоснуться без полёта. Мысль завораживает, но само по себе ожидание — скука.

Наверное, так со всем в жизни. Может быть, только для этого нам и дана способность мыслить. Чтобы не было скучно.

Честно говоря, когда проходила на посадку, я уже не верила, что это правда. Думала, сплю. Я всегда себя утешаю: подожду и закончится. И как бы сплю. Только с Егором, кажется, не закончилось. Вот и сплю до сих пор.

В самолёте я впервые попросила вина, пришлось даже лезть за паспортом. Вообще, из-за того, что рейс перенесли, он был как бы утренний, поэтому вино уже не давали — но мне все-таки дали. Не помню, что я такого там наговорила.

— Девушка, голову не кладите на меня!

— Да ну хватит прикалываться.

— Ага. А вот будешь реально лететь, и что тогда?

— Я без тебя не полечу.

— Ага.

— Ага.

Теперь мне кажется, каждый наш разговор был признанием в любви — детским и уродливым.

* * *